Часть вторая
Часть третья
Придон - великий герой, добывший меч бога Хорса, только в сердце его кровоточит глубокая рана. Он страдает от любви к прекрасной куявской царевне Итании, за одну улыбку которой не пожалеет и жизни.
Моим друзьям и недругам, с которыми так славно проводим время в Корчме!
Часть третья
Глава 1
Даже из Славии и Артании устрашенно смотрели на огненный столб, что острой иглой поднимался из-за горизонта и вонзался в небо. Там, где вонзался в небосвод, расплывалось плоское жаркое облако, ширилось, растекалось огненной кровью.
Горел город, посмевший противиться, когда вся Куявия уже лежала под копытами артанских коней. Придон велел сжечь дотла, пусть расчетливые куявы сравнивают его судьбу с теми, кто сразу распахнул ворота и принес присягу покорности.
На этот раз артане успели унести только золото и драгоценности, все остальное пылало жарко, из окон и дверей вырывались длинные жаркие щупальца огня, с ревом сплетались, возносили вверх шипящие искры.
Придон промчался по стану, раздавал необходимые распоряжения, везде радостное оживление, война окончена, поход окончен, артане наконец-то пресытились войной и пролитой кровью.
Желудок сжался в кулак и тыкался в стенки, как голодный щенок, что ищет вымя. Но последнему щенку достается крайняя сиська возле задницы. Придон примчался к своему шатру, торопливо спрыгнул, ноздри уловили запах жареного мяса. Когда сыт, запахи исчезают, а сейчас он еще за три сотни шагов от шатра мог сказать, что Аснерд и Вяземайт сейчас жрут печеного гуся, щедро поливают клюквенным соком, мясо покрылось коричневой корочкой, хрустящей, похожей на тонкую льдинку, только горячей, истекающей сладким пахнущим соком…
Он с разбегу откинул полог, Аснерд как раз, засучив рукава, разламывал огромного гуся. Изнутри вырвалось облако пахнущего ароматного пара. Придон услышал тончайший и нежнейший хруст поджаренной корочки, а затем смачный треск молодых костей, полных изумительного костного мозга. Вяземайт стучал крупной костью о стол, совал в дыру палец, шумно присасывался, как пиявка.
– Изверги, – прорычал Придон. Он рухнул на лавку, руки сами цапнули кусок покрупнее, пальцы обожгло горячим нежным мясом. В лицо пахнуло жарким воздухом, зубы жадно впились в сочную плоть. – Что… вы… с лагерем… делаете…
Аснерд буркнул:
– Что делаем, что делаем… Они уже нажрались. Слышь, песни поют?
– Да, – подтвердил Вяземайт с набитым ртом, – а вот мы еще не скоро… запоем.
Придон жадно хватал сочное мясо, аромат забивал ноздри, по знаку Аснерда внесли еще жаркое коричневое чудо, одуряющий запах ударил Придону в спину. Он повернулся и перехватил с подноса целиком тяжелую горячую тушу, что сразу захрустела под его сильными пальцами. Брызнул обжигающий сок, по запястьям побежали пахучие струйки. Он начал подхватывать их языком, а они все бежали и бежали, в шатре грохотал могучий смех Аснерда, слышалась неторопливая речь Вяземайта, Придон ел, слушал, ел, и наконец одуряющие запахи чуть померкли, в желудке появилась приятная тяжесть.
– Распусти пояс, – посоветовал Аснерд. – Я всегда так делаю.
– А я нет, – сказал Вяземайт. – Если распустить пояс, то и пузо распустишь. А потом и весь распустишься.
– Это у меня пузо? – спросил Аснерд грозно.
– У тебя, – ответил Вяземайт. – У тебя.
– Где у меня пузо? Ну посмотри!
– Втягиваешь, – обвинил Вяземайт. – Ты все еще мальчишка, Аснерд. Даже пузо втягиваешь, стыд какой!
Аснерд сказал сварливо:
– А что, распустить пузо лучше?
– Что с Итанией? – спросил Вяземайт.
Аснерд задержал у рта истекающую соком лапу с клочьями белого мяса, зыркнул на Вяземайта предостерегающе. Вяземайт сделал вид, что ничего не заметил, с интересом смотрел на Придона. Придон помрачнел, над переносицей проступила глубокая складка, а руки, разрывающие гуся, стали двигаться, будто к ним привязали по наковальне.
– Велел собрать повозки, – ответил он хриплым голосом, – там некоторые уцелели. Вернее, их вывезли сразу… Отправим обратно в Куябу вместе с остальными… сокровищами. Под надежной охраной.
– Свадьба все же состоится? – поинтересовался Аснерд.
Придон раздраженно двинул плечом. Странный вопрос от старого надежного соратника. Ради этого дня и начинался великий поход. Ради дня, когда он ворвется и возьмет Итанию. Именно Итанию! А уж с Куябой вместе или без – неважно.
– Тайный ход во дворце нашли, – сообщил он, – и заделали. Колдунов всех на горло. Других ходов нет, а на окнах я велел поставить надежные решетки.
Аснерд кивнул, он уже истреблял мясо, взрыкивал от удовольствия, а когда Придон снова принялся за еду, сказал с набитым ртом:
– Да-а, все правильно. С женщинами только так. За решетки! Ишь, вздумали отвергать нас, когда мы этого не изволим…
Придон стиснул челюсти. Воевода явно насмехается, ему никогда не приходилось добиваться женщин, сами до сих пор вешаются на шею.
Вяземайт медленно цедил сквозь зубы прохладный сок из ягод. Придон перехватил его сочувствующий взгляд.
* * *
Гелия то и дело отодвигала занавеску на окне, словно старалась запомнить дорогу, по которой их везут. Сюда пробирались почти одними ночами, Рипей не хотел рисковать, и, хотя с ними тогда было двенадцать воинов, днем все равно загоняли повозку в ближайшие рощи и даже закрывали ветками. Сейчас же пять сотен сильнейших артанских воинов двигаются впереди, еще по пять сотен с каждой стороны, а остальное десятитысячное войско если и приотстало, то самую малость. По слухам, верховный полководец Аснерд поведет его в горы, где не то чтобы остались какие-то города или гарнизоны, но питомник драконов. И хотя драконы не сыграли почти никакой роли в войне, но артане драконов ненавидят, истребляют, где только удается.
Итания слушала ее почти беззаботный щебет, Гелия быстро оправилась от страха, ей льстило, что сам неустрашимый и грозный Придон страдает, вымаливая благосклонный взгляд ее госпожи.
– А какие герои, – сказала она торопливым шепотом. – Клянусь, он отправил сопровождать нас самых красивых!.. Как сидят в седлах, как сидят!.. Нет, у нас даже дворцовая стража так не умеет. Они как будто… это, сами кони. Ну, сверху люди, а дальше уже кони.
Итания сидела напротив, повозка наместника по пышности и удобствам не уступает тцарской, сиденье мягкое, просторное, а подушечек столько, что можно спать всю дорогу, не замечая выбоин.
– Это артане, – напомнила она горько. – Враги. А те, кто остался там, на поле брани, – куявы. Они полегли, защищая нас.
Служанка пробормотала:
– То-то и дивно, что вдруг решились… Ведь старейшины должны были… должны! Я так и не поняла.
– Но ты же ходила потом на площадь, слушала?
– Да, – ответила Гелия возбужденно, глаза ее заблестели, – что там только не толковали! Я не все поняла, что они там говорили, ибо… вы правы, Ваше Высочество, там ни слова о чести, о верности слову, о необходимости защищать беглецов. Они преспокойно выдали бы нас…
Итания спросила вяло, как о давно пережитом:
– Так что же их удержало?
– Они говорили о ценностях, торгаши проклятые!.. О том, что вы, Ваше Величество, – великая ценность. Итания сказала горько:
– Я? Куявия в руинах, я – беглянка. Все сокровища захвачены и разграблены. А то, что я дочь тцара, – ничего не значит даже для куявов. Трон займет тот, кто… сможет! Как его захватил в свое время мой отец. Так я ничего не стою…
Служанка снова бросила быстрый взгляд в окно, кому-то улыбнулась, ее вырез на платье сам собой стал глубже, а грудь выпятилась.
– А вот, – сказала она живо, – старейшины так не думали! Иначе бы не приняли такое… Они посмотрели на вас и сказали, что да, за вас воевать стоит. Это уже потом на площади всяк толковал так и эдак. Объясняли. Говорили, что вы – сама по себе великая ценность. Что войны за золото, сокровища, земли – всего лишь для того, чтобы бросить к ногам женщин. Что даже самые дорогие драгоценные камни – просто камни, а золото – мягкий и ни к чему не пригодный никчемный металл. Драгоценными камнями они, мужчины, называют лишь те, от которых в глазах женщины появляется ответный блеск… Что они могут быть драгоценными или не быть, это все от того, как мы их назовем… а называем одни драгоценными, а другие булыжниками лишь потому, радуются им женщины или нет. А вот сами женщины – ценность постоянная. За красивых женщин дерутся, за прекрасных – воюют. За прекраснейших – разрушают государства, во имя их возводят в пустынях новые города… Она запнулась. Итания спросила жадно:
– Что?.. Что они говорили еще?
– Да так… глупости всякие.
– Что?
– Да глупости, я ж говорю. Мне показалось, что они просто оправдываются. Да и вообще нехорошо говорили! О вас, Ваше Высочество, говорили так, будто корову оценивали… Мол, за хорошего коня дают одну серебряную монету, а за племенного – сундук золота и в придачу табун хороших коней! Так, мол, и вы… Даже если вас не удастся оставить здесь и пустить на размножение… чтоб и в их племени были красивые люди, то уже вы своей красотой облагородите их мир. Беременным женщинам надо смотреть на все красивое, так вот пусть почаще смотрят на вас, чтобы дети родились красивыми. Мужчины пусть смотрят, чтобы их сердца зажигались отвагой, а души очищались… Старики – чтобы видели, какой мир их ждет там, если прожили красиво и достойно здесь, мужчины пусть знают, что погибших с оружием в руках, защищая родной край, встречают такие вот женщины… Словом, черноутесцы тоже хотели бы сохранить вас в своем городе, как самую красивую вещь на всем свете! Потому и артане за вас бьются так яростно…
Она говорила и говорила, голос журчал, но Итания уже не слушала. Ее пальцы, словно сами по себе, слегка отодвинули занавеску. В узкую щелочку блеснул солнечный свет, стук копыт стал намного громче, ощутимее. В сотне шагов от повозки, чтобы ее не достигала пыль, легко и красиво мчатся на красивых быстрых конях артане. Их кони и сами всадники кажутся призрачными, чересчур легки и свободны движения, куявские рядом с ними показались бы скачущими коровами.
– Он с той стороны, – подсказала служанка.
Итания отодвинула занавеску с другого окна, лишь потом сообразила, что служанка чувствует каждое движение ее сердца, застеснялась, но продолжала молча наблюдать за всадниками. Впереди, чуть обогнав остальных, несется на белом как снег коне рослый всадник, по обычаю артан обнаженный до пояса, только золотой обруч на лбу и такие же золотые браслеты на запястьях и предплечьях выдают его высокий ранг.
Он неотрывно смотрел вперед, однако Итания чувствовала, что, если она отодвинет занавеску чуть шире, он тут же повернет голову, а встречаться взглядами ей совсем не хотелось. Получится, что она как будто подсматривает, а это унизительно для тцарской дочери. Тем более что она в самом деле подсматривает, фу, как стыдно…
Но все-таки подсматривала, замечала и его гордую посадку, и властное достоинство, которого полгода назад не было и в помине.
* * *
Однажды он все-таки подъехал, сам, никто не звал, да и занавески опущены, Итания услышала его негромкий, но проникающий сквозь все стенки суровый и страстный голос:
– Итания… ты можешь слушать меня или не слушать, но ты услышишь, это выше нас. Это – судьба! Наш рок. Боги не отпустят нас. Так было предопределено еще в момент, когда боги создавали мир. Нам от этого не уйти…
Она ответила холодновато:
– Возможно. Но я попытаюсь.
Сквозь тонкую занавеску она видела только его силуэт, Придон там покачал головой, ей показалось, что он улыбается и что улыбка горькая, страдальческая.
– Не уйти. Нам не уйти, Итания.
Поверх занавески она опустила еще и шторы, совсем отгородившись от мира. Гелия сидела напротив, пятки поставила на сиденье, руки обхватили колени, а сама она смотрела с восторгом и ужасом.
– Как вы с ним говорите, госпожа!.. Я бы умерла со страху, если бы он так на меня своими черными глазищами!
Итания устало усмехнулась:
– Ты же сказала, что артан уже не боишься.
– Артан не боюсь, – призналась Гелия, – но это же не просто мужчина…
– А кто же?
– Не знаю, – ответила она чистосердечно. – Но когда он смотрит, у меня мурашки по коже.
У меня тоже, подумала Итания невесело. У меня, стыдно признаться, тоже мурашки по всему телу. И даже в сердце мурашки. Оно сладко щемит, когда он смотрит, этот разоритель ее страны, этот враг, этот несчастный, что в своем безумии уже не понимает, что творит, и не может остановиться.
Ближе к вечеру, когда он вроде бы невзначай проехал совсем рядом с повозкой, она слегка отодвинула занавеску. Придон ехал, как все артане, выпрямившись, слегка откинувшись назад, так лучше смотрится его широкая и выпуклая грудь, но у него это получалось непринужденно, легко, без нарочитости.
– Сколько нам еще ехать?
Он поклонился с достоинством, но в черных глазах она рассмотрела вину и глубоко запрятанную боль.
– Дня три, – ответил он. – Не больше.
– Впереди прошли дожди, – напомнила она. – Повозка завязнет, это уже не три дня, а шесть или семь…
– Три, – ответил он. Улыбнулся. – Если завязнет, на руках понесем! С той же скоростью. Я имею в виду, понесем прямо в повозке.
Гелия шептала за спиной, боясь высунуться, Итания прислушалась, сказала решительно:
– Тогда нужно остановиться где-нибудь возле озера!
– Зачем?
– Мы уже неделю в дороге, – объяснила она терпеливо. – Мне нужно вымыться. От меня пахнет потом, как от… артанина!
Он нахмурился:
– От артан хорошо пахнет. Твоя кожа пахнет лучшими цветами мира. Видишь, за повозкой спешат, выбиваясь из сил и падая на дорогу, тысячи мотыльков? Они летят на твой запах. Я не хочу пускать тебя в воду. Вдруг превратишься в серебристую рыбку и снова ускользнешь?
Она покачала головой:
– Я могу дать слово, что не ускользну… пока буду купаться. Он горько усмехнулся:
– Слово куявки… К тому же слово, данное врагу под принуждением, многие считают недействительным.
– Я не считаю, – крикнула она. – Я так не считаю!
Его конь прижал уши, покосился на нее с удивлением. Придон торопливо кивнул. В его черных глазах боролись страх и нежелание ее рассердить.
– Хорошо, я велю сделать привал у ближайшего озера. Там и заночуем.
Западная часть неба уже покрылась кровавой коростой. Огромный багровый шар медленно сдвигался к темному краю земли, а впереди наконец блеснула гладь озера. Едва телега остановилась, Итания выскочила, опасаясь, что скоро наступит ночная тьма и ей не разрешат в воду.
Придон послал конных всадников вокруг всего озера, заодно и уток набьют, а Итания сердито остановилась у самой кромки воды. Ее лиловые глаза смотрели на Придона исподлобья, а голос прозвучал язвительно:
– В самом деле будешь наблюдать?
Он сказал хмуро:
– Ты уже почти жена мне.
– Почти не считается, – ответила она дерзко. – Боги могут передумать и в последнюю минуту.
– Не передумают, – пообещал он.
– Почему?
Он усмехнулся:
– Со мной меч Хорса. А он сражает и богов!
– Ого, – сказала она так же язвительно, но по телу пробежал трепет. Придон не шутит, по всем легендам, этот меч способен убить бога так же легко, как и простого зверя или человека. – Ты, конечно, силен… но почему тогда так опасаешься?
– Я не опасаюсь, – возразил он. – Я боюсь. Я страшусь, я ужасаюсь, я весь трепещу от одной только мысли, что ты снова… Я не понимаю, как мог прожить эти полгода без тебя? Потому я готов выглядеть дураком, идиотом, трусом… да кем угодно, но только бы не потерять тебя.
Она указала на другую сторону кустов.
– Отойди вон туда. Ты будешь видеть мою голову. Будешь слышать плеск воды. Я никуда не денусь, неужели не понимаешь? Но я должна помыться. Мне все время кажется, что на мне все еще кровь тех благородных людей, что дали мне убежище… и не выдали нас тебе.
Служанка вздрагивала, пригибала голову, страшась его гнева. Придон молча отступил на другую сторону зеленого кустарника.
Вода была прогретая, словно ею наполнили небольшой уютный бассейн, что располагался в ее покоях рядом со спальней. Служанка приняла одежды, Итания вошла чуть глубже, вода, как теплое парное молоко, ласково и бережно принимала ее тело. Красные лучи пронизывают толщу воды наискось, делают ее мрачной и таинственной, но все равно виден чистый крупный песок на дне, зарывшиеся в него головами мелкие рыбешки, искренне уверенные, что теперь их не видно.
Вода показалась прохладной, когда окунулась с головой, но это ощущение сразу же прошло, она начала торопливо тереть себя платком, подошла служанка, Итания подставила ей спину, выгнув горбиком.
По ту сторону кустов затрещали ветки, послышался встревоженный голос:
– Итания! Ты где?
– Да здесь я, здесь! – ответила она с отчаянием. – Моюсь!
– Почему тебя не видно?
– А что бы ты хотел увидеть? – спросила она с вызовом. Голос его стал тише, с нотками смущения:
– Итания, я очень боюсь тебя потерять… Пусть я лучше буду казаться глупым трусом, но зато…
Она фыркнула, выпрямилась, услышала его вздох облегчения, он наконец-то увидел ее золотые волосы над зеленью листьев. Служанка начала плескать водой сильнее, пусть слышит, что они здесь, торопливо терла Итанию мокрым платком, соскребала пот и грязь, обливала водой.
Когда выбрались на берег, солнце уже опустилось за темный край, раскаленные облака медленно теряли пурпур, становились темно-багровыми на быстро темнеющем небе.
По ту сторону кустов послышались торопливые шаги. Придон появился весь медный, озаренный светом гаснущих облаков. Брови сдвинуты, лицо оставалось встревоженным. При виде Итании в глазах мелькнули огоньки, такие же красные, как закатное небо.
– Ты неосторожна, – упрекнул он.
– А что могло случиться?
– Как что! – воскликнул он с жаром. – Тебя могла укусить рыба!.. И я не смог бы тебя защитить! Твою нежную кожу могла ущипнуть эта грубая вода, твое лицо целовал этот грубый простой воздух, без нежных благовоний и дорогих масел… Итания, что ты со мной делаешь? Я едва не умер от тревоги!
Она спросила ядовито:
– За меня или за себя, что потеряешь добычу?
– Итания, неужели ты никогда не сжалишься?
Он стоял перед ней, загораживая дорогу к кострам. Она повернулась и пошла к повозке. За спиной был возглас, ей показалось, что Придон застонал, как от сильнейшей боли. Послышались тяжелые шаги. Она почти побежала, дверца открыта, вскочила в повозку, но, когда дернула дверцу, та не поддалась.
Придон стоял снаружи и придерживал дверцу. Он смотрел снизу вверх, глаза горели ярче, чем рубин в его обруче. В черных волосах проскакивали синеватые искорки, брови сдвинуты, а губы сжаты, застыли, словно каменные. За его спиной возникла служанка, беспомощно взглянула на Итанию, сдвинулась в сторону.
– Итания, – сказал он. – У меня нет других слов, которыми можно говорить с богами!.. Итания – этим заклинанием я могу склонить всех богов… почему тебя не могу?
– Придон, – сказала она. – Придон… ты не заметил, что ты уже не тот герой, что искал меч?
Их взгляды сомкнулись, она всем своим видом старалась показать, что он действительно не тот, что он хуже, гаже, подлее и ненавистнее ей, и еще гнала даже мысль, что Придон хоть и не тот герой, но все еще она не может его возненавидеть. Он возмужал за полгода, на лице теперь суровые складки, подбородок тверже, выдвигается надменно и с вызовом, в глазах часто вспыхивает беспричинная ярость, возжигаемая неведомыми ей мыслями. И все же он чересчур резок, раньше в нем этого было меньше, а жестокости не было вовсе. В то же время он огрубел лишь снаружи, она чувствует, что внутри этой медной статуи находится прежний Придон, нежный и чувствительный, страстный и пылкий… И возненавидеть его пока не может.
– Но я тот, – ответил он, – который свою душу бросил тебе под ноги… И который от тебя никогда-никогда не отступится!
* * *