Часть вторая
Часть третья
Придон
Придон - великий герой, добывший меч бога Хорса, только в сердце его кровоточит глубокая рана. Он страдает от любви к прекрасной куявской царевне Итании, за одну улыбку которой не пожалеет и жизни.
Моим друзьям и недругам, с которыми так славно проводим время в Корчме!
Часть вторая
Глава 12
Как и в каждой войне, самые храбрые и отважные погибли, а трусы по большей части уцелели. Погибли даже те, не самые отважные, кто не пытался встать с оружием в руках на защиту страны, но воспротивился ворвавшимся в дом насильникам, что с хохотом хватали за волосы его жену и дочерей, срывали с них одежды.
Остались, подумал Придон хмуро, только самые подлые. За возможность уцелеть эти подлые… расподлейшие люди готовы на любое унижение. Так что вовсе дивно, что среди куявов все еще появляются иногда храбрые люди. Неужели в семье труса способны рождаться храбрые дети?
Куяба – город дворцов и великолепных зданий, Придон с той же хмурой удовлетворенностью отмечал, что почти все пышные дома уцелели. Как белая сверкающая гора поднимается в центре сам дворец Тулея, он в центре площади, а дальше высятся великолепные особняки Одера, Вишневича, Щажарда, пышное здание из розового мрамора, что принадлежит князю Бруну, зловеще отсвечивает на солнце темный гранит дворца Иствича, могущественного полководца в прошлой войне, совсем почти не разрушен дворец Долонца, хотя он лютый враг как артан, так и князя Иствича, а тот не просто князь, а правая рука могущественного Щажарда, мог бы, мог… Красиво и величественно самое древнее здание Куябы – дворец-крепость князей, когда-то могущественных, родни древних правителей, но в последние столетия совсем потерявших влияние.
Если и пострадали какие здания серьезно, то это величественные храмы куявских богов да собственный дворец вантийского посланника. Храмы – понятно, поглумиться над чужой верой всегда приятно, да и своих богов заодно ублажить, а вантийцу досталось из-за слухов, что в его покоях хранятся диковинки, волшебные мечи, кольца, браслеты, что выполняют любое желание, скатерть-самобранка да ковер-самолет…
Сейчас перед дворцом вантийца вся улица завалена обломками дымящейся мебели. Ее начали жечь после того, как по улице уже нельзя было ни пройти, ни проехать, но все еще во всех комнатах рубили в щепы даже стулья, надеясь в них найти запрятанные сокровища, срывали ковры со стен, простукивали стены, разбивали статуи.
Конь брезгливо переступал через обломки дорогой мебели. Под копытами трещали черепки драгоценных ваз, их привозили вообще из неведомых стран, где, как говорят, по небу летают огромные огненные великаны, зовомые джиннами, песок раскален, как на сковородке, что на горящих углях, а сами люди черны, как обгорелые головешки.
Из одного окна вывалили целую корзину огромных розовых раковин, таких огромных и красивых Придон никогда не видел. Сейчас они в пыли, разломанные или с отбитыми краями, лишь дивно светится чистое розовое нутро. По улицам уже шныряют вантийцы, собирают все, что вылетает из окон, но в здания заходить не решаются.
В Куябу уже начали съезжаться беры из числа союзников, все заискивали перед знатными артанами, выпрашивали в пользование земли, владения, вотчины, дома в городе, любую добычу, с которой артане расставались охотно и с великим презрением к выпрашивающим.
Странно, о Тулее жалел разве что простой народ, который от тцара ничего доброго и не видел. И еще говорили о разоренной стране, о проклятых артанах, о том, что все равно это ненадолго, надо перетерпеть, дождаться сильного воителя, что поднимет народ на захватчиков. Также поговаривали, что, когда армия была разгромлена и бежала, роняя мечи и срывая с себя доспехи, дабы удирать легче, простолюдины тайком да втихомолку собрали это оружие, доспехи, теперь лишь дожидаются героя, что сумел бы зажечь сердца гневом и воодушевить на борьбу.
Придон поражался, не мог понять, как такая огромная страна, а в Куявии впятеро больше народа, так легко и просто сдалась, покорилась, а теперь с такой униженностью выполняет все приказания захватчиков, над которыми совсем недавно потешалась с таким единодушием. Никто не смеет поднять глаз на проезжающего артанина, все просыпаются в страхе перед артанами, влачат день, страшась высунуть нос на улицу, засыпают в страхе, а потом еще всю ночь артане сажают их на колья, вешают, топят, жгут на медленном огне, сдирают с живых шкуры.
По возвращении из неудавшейся погони за Тулеем Придон отдал приказ готовиться к свадьбе. Сперва хотели свершить ее по артанскому обряду, но Аснерд неожиданно проявил великодушие, настоял, чтобы допустили и куявских жрецов. Вяземайт возражал, Придон наконец сказал кисло:
– Ладно, пусть будут и куявы. Пусть даже в их храме, мне все равно.
Вяземайт ужаснулся:
– Как можно в чужом храме? Ты – артанин! Это оскорбление нашим богам!
– Но там боги Итании, – ответил Придон. – Впрочем, давайте все прообрядим во дворце. Тцар я или не тцар?
Аснерд ухмыльнулся:
– Вот теперь – тцар. В самом деле, кто к кому должен идти?
Внутренности дворца преобразились, в безумной роскоши артане чувствовали некую опасность, словно под коврами сотни ядовитых змей, и потому суровый Вяземайт велел выбросить из покоев, занятых Придоном, все безделушки, а их было огромное множество, а на стены всюду повесить мечи, топоры, щиты и прочее оружие. Сперва вешали все, что попадется, а потом начали менять простое на украшенное золотом и драгоценными камнями, на редкое, отбирали искусную работу самих оружейников, ювелиров.
* * *
Итания вздрогнула, когда за дверью послышались тяжелые шаги. Появился огромный воин, полуголый, лицо в шрамах, от него пахнуло свежим степным ветром, словно стены расступились и мир стал шире. Без поклона, нагло глядя ей в лицо, сказал рыкающим голосом:
– Дворец очищен от куявской дряни… пришла было пограбить. Теперь можно выходить из покоев. Я снял стражу.
Итания пролепетала:
– Спасибо!.. Это так неожиданно… А из дворца я могу выходить?
– Пока нет, – ответил артанин таким тоном, что она поняла недосказанное. Он, однако, добавил достаточно мирно, хотя и прежним рыкающим голосом: – В городе все еще неспокойно. Вот когда почистим и улицы…
Он удалился, оставив дверь открытой. Это был знак, что она уже не в заточении, но Гелия, служанка, резво подхватилась и Поспешно захлопнула за ним дверь. Она вся тряслась, а когда повернула к Итании белое от ужаса лицо, губы тоже дрожали, а глаза были выпученные, как у большой жабы.
– Какое чудовище! Ваше Высочество, что у них за люди Такие страшные?.. Я теперь ночь спать не буду. У нас во дворце все были, как один, белые да румяные! Ни одного со шрамами, да еще с такими жуткими. Это что же за народ такой? Я с детства слышала: артане, артане, но что такой ужас…
Итания сказала повелительно:
– Помоги мне одеться.
– Ваше Высочество!
– Не спорь, – сказала она нетерпеливо. – Я должна посмотреть, что делается во дворце.
– Боюсь, это все еще опасно!
– Это мой дворец, – отрезала она. – Это все еще мой дворец!
Гелия торопливо застегивала ей на спине платье, принесла накидку на плечи.
– Дворец захвачен артанами, – напомнила она.
– Нет, – ответила Итания, – я его им еще не сдала.
Дверь распахнулась без скрипа, в большом зале все как и прежде, разве что кое-где передвинуты столы и роскошные кресла, но все так же горят огоньки в светильниках из золота, украшенных самоцветами, но со стен уже рассыпают искры рукояти мечей и кинжалов, где только стальные лезвия свободны от украшений. Зато уцелели все ковры и драгоценные ткани, коими завешивали окна.
Ковры кое-где мокрые, с замытыми кровяными пятнами, во втором зале Итания застала троих слуг, что соскабливали красные потеки с пола и стены. Здесь еще виднелись следы ударов топоров, мечей. Слуги раскрыли глаза в радостном удивлении, бросились на колени, пытаясь поцеловать край ее платья, призывали милость богов на ее голову, но Итания ощутила, что каждый старается, чтобы его запомнили, ибо теперь, когда слуг мало, можно захватить место поближе к принцессе.
– Оставьте госпожу в покое, – сердито сказала Гелия. – Все, что может, она для вас сделает. А может она много.
Когда они вышли за двери, Итания спросила с укором:
– Ты что говоришь?
– Но это же правда, – ответила Гелия беспечно. – Придон… Как будто я не видела, как он смотрит на вас!
Итания с печалью помотала головой. Придон совсем не тот человек, который добывал для нее… для нее, а не для ее отца!.. этот проклятый меч. Тот был прекраснодушным юношей, удивительно чистым и светлым в таком могучем теле свирепого воина. Даже к его жутким шрамам, которыми он, оказывается, гордился и даже хвастался, она почти привыкла, а этот… этот уже настоящий артанин. По крайней мере, такой, какими их считают.
Гелия шла рядом, ее коричневые глаза пытливо заглядывали в помрачневшее лицо госпожи. Почти у каждой двери попадались артане, высокие, статные, обнаженные до пояса, играющие тугими мышцами. Все останавливались, как окаменев, глаза становились, как у больших лягушек, а нижние челюсти отвисали.
– Госпожа, – сказала Гелия, – вам не о чем беспокоиться…
– Так ли? – ответила Итания горько.
Гелия улыбнулась мудрой улыбкой женщины, у которой есть тайное оружие.
– Вы посмотрите на себя. Каждый из этих головорезов мечтает оказаться у ваших ног. И мечтает служить вам. Служить и выполнять ваши капризы.
Итания на ходу невольно покосилась в большое зеркало из отполированной бронзы. Да, она все еще прекрасный цветок, как ее называли льстецы. Чуть похудела от лишений, но не настолько, чтобы опуститься до уровня простых женщин. У нее все такие же глаза, длинные загнутые ресницы, безукоризненная фигура, а ее грудь все так же упруга, хотя для ее хрупкой фигуры великовата… на ее взгляд, однако мужчинам, судя по их взглядам, так не кажется.
– Артане могут думать иначе.
– Артане тоже мужчины! – возразила Гелия. – И да простят мне наши боги, но они даже больше мужчины, чем наши слюнтяи.
– Гелия!
– А что? – ответила служанка задорно.
– Ты же только что боялась их!
– А уже перестала. Видно же, что они за люди…
– И что же?
– О, это настоящие мужчины…
* * *
В двери последнего зала, даже не в двери, а в распахнутые врата, бил яркий солнечный свет. Видно было, как по площади проносятся всадники, слышен сухой стук неподкованных копыт. Итания невольно ускоряла шаг, сердце стучало все чаще, служанка едва не бежала следом.
До распахнутого солнечного мира оставалось рукой подать, но из полутьмы вышел огромный обнаженный до пояса воин и загородил дорогу.
– Принцесса, – сказал он доброжелательно, – дальше нельзя.
Она остановилась, окаменев, но собралась с силами, гордо вскинула голову.
– Кто приказал?
– Наш вождь Придон, – ответил воин почтительно и с таким благоговением, будто говорил о боге.
– Вождь?
Воин слегка поклонился.
– В походе вождь или походный князь выше племенного вождя, князя или даже тцара. А Придон для нас – и вождь, и брат, и наша душа.
Она произнесла глухо:
– Почему мне дальше нельзя?
– Он сказал… – начал воин с неловкостью, остановился, голова его чуть повернулась, он к чему-то прислушивался, широкая улыбка осветила суровое лицо. – Он сказал…
Внизу простучали частые шаги, в проеме возникла гигантская темная фигура. Солнце било в его широкую спину, Итания не рассмотрела лицо, но голос грянул знакомый до боли и щемящего ужаса:
– Он сам скажет!.. Итания, в городе все еще неспокойно. Она вскинула голову, чтобы смотреть ему в лицо, а не в обнаженную грудь, больше похожую на выкованные из светлой меди широкие латы.
– Это мой город!
Придон взял ее за плечи, глаза с тоской и нежностью впились в ее лицо. Твердые губы раздвинулись в примирительной усмешке.
– Твоим и останется. Но сейчас еще буянит всякая мразь. Извини, но это куявы. Ваши озверевшие слуги и скинувшие ярмо рабы. Вообще-то надо бы их всех под нож, но… как-то не поднимается рука резать тех, кто издали встречал нас с таким ликованием! Пойдем.
Обомлевшая служанка видела, с какой нежностью артанский тцар-полководец обнял ее за хрупкие плечи и повел обратно. Оглянулась на стража, тот подмигнул, окинул ее плотоядным взглядом. Она фыркнула негодующе, но подобралась, грудь постаралась выпятить, жалея, что вырез недостаточно глубокий, пусть у этих гадов глаза вылезут, как у раков.
На входе в покои Итании Придон вынужденно выпустил ее плечи, дверь узка, вошел следом, но Итания повернулась к нему, и он уже не решился протянуть к ней руку. Она всмотрелась в его усталое лицо, что медленно наливалось краской, сказала негромко:
– Ты очень беспечен. В такое время везде развешал на стенах оружие!.. Я думала, только в той комнате, что занял сам… Он пожал плечами:
– Зачем?
– Дворец полон слуг, – напомнила она, – которые вас, артан, ненавидят.
Он кротко усмехнулся. Ей показалась, что в полумраке ее покоев блеснула молния от его белых ровных зубов.
– Они трусы. Для них выжить – главное.
Она опустила взор, он прав, для куявов, ценящих жизнь намного выше, чем в Артании, покажется глупым броситься с оружием на врага и красиво погибнуть. Ни один куяв не вступит в бой, пока не убедится, что у него есть три запасных пути для отступления. И что за участие в бою получит деньги, землю или хотя бы корову.
– Тогда берегись, – сказала она тихо, – вина и нашей еды.
– Отравят?
– Могут попытаться.
Он устало засмеялся:
– Да, это по-куявски! Подмешать яду, чтобы убило через три дня, а за это время убежать как можно дальше… Нет, Итания, не стану я трястись над жизнью. Я и так достиг всего, о чем мечтал: любимой женщины!
Глаза его сияли любовью и нежностью.
– Я думала, – произнесла она, – ты мечтал о воинской славе… Вот ее ты добился точно. Никто еще и никогда не брал Куябу…
– Знаю, – прервал он, – но это так мало… в сравнении с тем, что я получил тебя. Ведь я сумел завоевать тебя!
Она нахмурилась, в груди защемило.
– Меня ты не завоевал, – напомнила она. – Ты меня завоевал своими песнями, но сейчас… это правда, что ты песни оставил?
Он тоже нахмурился, словно ее отражение.
– Поход – моя песня!.. Ты – моя песня. Что мне еще надо? Я слагал песни, потому что не мог иначе… А сейчас – могу. Я уже ворвался в Куявию, поверг, сейчас я в Куябе и в этом дворце – властелин! Вот моя песня!
Итания отстранилась, чтобы не смотреть чересчур уж снизу вверх. Ноздри Придона хищно раздувались, на скулах выступили красные пятна. Глаза горели яростью.
– И никто тебе не смеет перечить, – сказала она горько.
– Никто! – прорычал он. – Своею волей я привел войско! Сколько раз эти бараны пытались вернуться! Я их заставил идти дальше, пока не узрели белые стены неприступной Куябы! И снова почти все готовы были отступить, мол, уже покрыли себя славой. И снова я…
Он задохнулся, глаза налились кровью, укрупнились, он смотрел на нее почти с яростью.
– И снова ты, – продолжила она горько. – Разорил мою страну, погубил половину своей армии… И все ради себя, любимого! Как ты мог? И ты еще этим горд?
Он закричал:
– Ты не понимаешь!.. Прийти и взять – это достойно.
– А что же недостойно?
– Выпрашивать!
– Взять – это убивая людей, сжигая села и города?
– Это война! – закричал он. – Огонь и кровь… Как иначе? Но это – слава, так завоевывают любовь женщин! Это жизнь…
Она воскликнула гневно:
– Жизнь?.. В мой дом ворвались убийцы, это жизнь?.. Ты, убийца, требуешь, чтобы я, твоя жертва и твоя пленница, еще и любила тебя, убийцу? Да лучше я умру!
В его глазах сверкнул огонь, он взревел, как раненый медведь. Она смело смотрела в его налитые кровью глаза. Он ощутил, как его рука взметнулась, послышался хлесткий удар.
Итания отлетела в сторону. Он остановившимися глазами смотрел, как ее тело оказалось на ложе. Итания тут же приподнялась и села, опираясь рукой о подушки. Другой рукой неверяще щупала щеку. На нежнейшей коже красным отпечатались пальцы, а уголок губы вздулся и распух, там показалась алая капелька крови.
Придон застонал. Больше всего хотелось упасть на колени и вымолить у нее прощение, а если нет, то вонзить себе в грудь кинжал и покончить со всей этой нелепостью, но он застыл, как врытый в землю каменный столб.
– Что я наделал… – прошептал он. – Я убил себя… Я убил…
Он весь вздрагивал, мышцы силились заставить ноги сдвинуться с места, унести предателя, вместо этого колени подогнулись, он поспешно сел на край ложа. Итания смотрела, как его крупное тело вздрогнуло, затряслось в конвульсиях. Он закрыл лицо ладонями, из могучей груди вырвался мучительный стон.
Итания не верила глазам, из-под пальцев выкатилась слеза, побежала по щеке, оставляя дымящуюся дорожку. Повисла на подбородке крохотным злым алмазиком, а когда сорвалась на грудь, там вспыхнул короткий огонек. Она слышала, что артане больше всего на свете стыдятся слез, но могучий и свирепый воитель плакал, в самом деле плакал, с трудом сдерживал стоны и рыдания, однако они прорывались, он мычал в нечеловеческой муке, его широкие и такие тяжелые плечи содрогались, это было как землетрясение, как потрясение всех основ…
Никто и никогда ее не бил, не коснулся даже пальцем, да что там пальцем – не слышала даже резкого слова, только улыбки со всех сторон, сладкая музыка и ласковые люди, но сейчас боль в быстро распухающей щеке отступила под натиском другого чувства, которого она не понимала.
– Ты страдаешь, – прошептала она.
Плечи Придона затряслись сильнее. Она осторожно села рядом, он мычал и раскачивался, сквозь растопыренные пальцы она видела смертельно бледное лицо, искаженное страданием.
– Ты страдаешь, – повторила она и сама заметила в своем голосе удивление.
Пальцы Придона вздрогнули, когда она коснулась его руки и попыталась отнять ладонь от лица. Он лишь прижал сильнее, страшась открыть мокрое лицо.
– Что мы наделали, – произнесла она, после паузы повторила с горечью: – Что мы наделали, Придон…
Его плечи затряслись сильнее, из-под плотно прижатых ладоней вырвался мучительный стон:
– Я все сломал!.. Как я мог…
– Это мы, – вздохнула она, с женской мудростью понимая, что первопричина не в нем, Придоне. Он стал игрушкой в руках могучих стихий, что управляют миром. Как и она, у которой не было ночи, чтобы не думала о Придоне, не мечтала о нем, не желала ему мучительной смерти… от которой спасла бы в последнюю минуту, выхватила из огня, выдернула бы из-под падающего ему на голову меча, чтобы понял, поверил, ощутил. – Это все случилось с нами, Придон…
Она наконец оторвала его ладони от лица, он взглянул на нее с такой страстной надеждой, что сердце ее защемило от сладкой боли. Этот могучий разоритель ее страны – всего лишь большой ребенок, что с неистовой страстью добивался ее… нет, могучий великан с пламенным сердцем и душой ребенка. Он даже не понимает, что на своем беге к ней рушит дома и города, как лесной олень походя разбрасывает купола муравейников. Говорят же, что мир мужчины – его крепость, но только снаружи. Внутри – это чаще всего комната ребенка…
Придон заставил себя посмотреть на то, что сделал, на что дерзнул. Сердце тяжелыми ударами разламывало изнутри грудь. Правая щека Итании покраснела и распухла, но сейчас в глазах нет ненависти, только безмерная грусть. Ему страстно захотелось умереть именно сейчас. Но так умереть, чтобы не безобразным трупом, а просто исчезнуть, превратиться в пыль, в воздух, что заполнит ее покои свежестью. Он так долго вскарабкивался на гору за этим редким нежным цветком, что, когда наконец добрался, сразу же… сломал!
Она сидела рядом, глаза в полумраке блестели. Он не видел, что в них, то ли внутренний свет, то ли слезы.
– Что мы наделали, Придон, – прошептала она. – Что мы наделали… Проклятые гордецы!
Он вздохнул, она видела, с каким огромным усилием он берет себя в руки, что значит – прячет свое нежное сердце в каменную скорлупу, лицо твердеет, в нем проступает нечеловеческая гордость. Артанин, во всем артанин. Живут красиво, умирают красиво… Ну, как понимают это.
– Все неважно, – ответил он глухо. – Все эти пожары, разоренные города… Люди все равно мрут, а дома рушатся от ветхости. Ничто не вечно. Я лишь ускорил… Зато – получил тебя.
Она покачала головой.
– Ты всего лишь вошел во дворец и взял меня силой. Так понимают твои люди, и, хуже всего, так считают по всей Куявии. Для твоих людей, как и для тебя, это повод для гордости: ворвались в чужую страну и взяли силой, но не все думают, как артане. Нас не спасет, даже если вдруг объявлю, что сама люблю тебя. Уже давно люблю. Никто не поверит. Ни артане, ни куявы. Все решат, что ты меня заставил сказать такое.
Он нахмурился, в голосе прозвучал металл:
– Я не собираюсь никому ничего объяснять.
– Почему?
– Это будет похоже, что я оправдываюсь!
Она коротко взглянула в его грозное лицо, опустила взор.
– Да, это будешь уже не ты.
Он едва не закричал, было видно, что он едва сдерживается:
– Я не могу оправдываться!
Она сказала тихо:
– Ты устал. Ты измучен. Ты даже со мной срываешься на крик… Что-то стряслось?
– Сегодня погибли Зброяр и Крок, – ответил он нехотя. – Молодые, красивые, чистые… Оба умели слагать песни! А убили их подло в спину. Виновных я не нашел, хотя, конечно, велел спалить ближайшее село. Плохо мне, Итания. Герои не должны погибать так… просто. А оба были героями. Теперь их нет… Я совсем не так все представлял… Но, что поделаешь, пусть теперь все идет, как… надо!
Он поднялся, уже с каменным решительным лицом, от слез ни следа, гордый и с прямой спиной. Длинный лес густых ресниц скрывал ее взор, бросая загадочную тень на бледные щеки, дыхание ее было учащенным, но он не ощутил в ней гнева.
Что-то встревожило, нет, удивило, чего-то недоставало, он растерянно посмотрел по сторонам, подвигал руками, напряг и распустил мышцы. Что-то изменилось, очень изменилось, он наконец догадался запустить руку за спину и пощупать между лопатками. Пальцы скользнули по ровной гладкой коже, вот как будто легкий шрам, даже не шрам, а одно напоминание…
Не веря себе, он повернулся спиной к зеркалу. Спина, широкая и вздутая буграми мышц, снова девственно чистая, здоровая! Нет, не совсем так, это он просто ошалел, все-таки осталось небольшое пятно, совсем крохотное, можно закрыть листком смородины, ерунда, можно не обращать внимания.
Он оглянулся на Итанию. Она спокойно встретила его взгляд, щеки слегка порозовели, дыхание ровное, спокойное.
– Итания, – прошептал он. В глазах защипало, мир помутился, по щекам покатились горячие слезы. – Итания… Неужели ты простила меня… после всего, что я с тобой сделал?
Резко подал плечи назад, при этом движении всегда острая боль пронзала позвоночник, сейчас же он просто ощутил сильные здоровые мышцы. Тело ликовало, за эти полгода настолько привык к ране, что внезапное избавление ошеломило, каждая жилка ликует и трепыхается, как выпрыгивающая от избытка сил молодая рыба из тихого озера.
– Итания, – повторил он, – Итания… Что ты делаешь со мной?
И что я делаю с тобой, добавил он непроизвольно. Он упал перед ней на колени, опустил голову. Как в чудесных грезах, ощутил ее легкие нежные пальцы на затылке. Она медленно перебирала густые волосы, пропускала между пальцев, трогала его за уши.
В ее голосе прозвучали тоска и горечь:
– А что я делаю с собой?.. Что я вообще делаю?
* * *
