Юрий Никитин «Троецарствие»
Серия «Троецарствие»
Часть вторая
Часть третья
Куявия
Очаровательным женщинам: Татьяне, Лиске, Anais, Pearl, Karele, Нечто Рыжей, Суламифи, Ruth, Сударушке, Инне Tiggi, Mar – чье присутствие смягчает суровые правы буйной Корчмы http://nikitin. wm.ru/ – с любовью и нежностью!
* * *
Часть вторая
Глава 15
Рассерженный, он сам не понял, зачем пошел в свои покои. Из окна видно было, что Черныш то ли успел уже повидаться с другими драконами, то ли вовсе не бегал к пещерам, прыжками приближается к его дому, у самой стены встал на задние лапы, огромная голова поднялась на уровень окон второго этажа. Их взгляды встретились, Черныш виновато взвизгнул.
– Свиненок, – сказал Иггельд сердито. – Да все хорошо у меня, хорошо!.. Не тревожься. Иди гуляй.
Он отшатнулся, но кончик длинного языка достал в нос, Черныш счастливо пискнул. Иггельд погладил его по морде, потрогал нос. Черныш задрал морду, чтобы всемогущий папочка почесал под подбородком. Иггельд некоторое время скреб, мысли соскользнули на этаж ниже, где Блестка сидела с двумя женщинами, они что-то оживленно рассказывали, перебивая друг друга, она слушала с вниманием, те ликовали, что артанка снизошла до их щебетанья, торопились, жестикулировали, блестели глазками, сразу видно, что она – высокородная, а они – простушки, и тем оскорбительнее, что она в тяжелых оковах. Но в тяжелых оковах она всюду привлекает внимание, с ними далеко не уйти, а без них ее сегодня уже не будет в Долине…
Его плечи передернулись, как от внезапного порыва холодного ветра. Вообразил, что она ушла, и сразу солнце померкло, Долина опустела, и жизнь показалась пустой и никчемной.
Хлопнула дверь, ему почудилось, что пахнуло свежестью. Навстречу бросилась Яська, обняла, поцеловала, сказала участливо:
– Братец, что с тобой?
– Со мной?.. Лучше скажи, как твои дела. Дракончика себе выбрала?
– Нет, придется побывать в старом Городе. Пока что я обездраконенная, жалобная. А вот у тебя и дракон – лучший в мире, и сам ты – лучший… не скромничай, от тебя в самом деле глаз не оторвать, но что-то печальный, а улыбаешься с таким принуждением, словно тебя бьют. Что стряслось?
Он ответил почти с раздражением:
– Все хорошо. Если хочешь, я помогу тебе выбрать дракончика.
– Да нет, я буду прислушиваться к себе. Как ты, когда выбирал своего Чернышика. Да, ты знаешь, я от вынужденного безделья… не смейся, я в самом деле к женским висюлькам дышу ровно, но вчера, от нечего делать, перебрала все те богатства, что ты захватил вместе с твоей артанкой…
Она сделала многозначительную паузу, а он, как и ожидалось, сразу же возразил:
– Ничего она не моя! Просто знатная пленница. И отпустить не могу, и обмена не получается. Хотел менять на тебя, но тебя отпустили раньше…
– Да ладно, – перебила она, хотя зарубку в памяти для себя сделала: чересчур быстро и горячо возразил, – я о том, что все это от безделья, да, просто от безделья, я перемерила…
Иггельд сказал радостно:
– Правда? Ты из злого чертенка превращаешься в женщину?
Она сделала вид, что обиделась:
– Это я чертенок?
Иггельд сказал успокаивающе:
– Ну ты чего?.. Нравится что – надень, мы посмотрим. Я, правда, не представляю тебя со всеми этими женскими висюльками в ушах, на шее и в носу, но, кто знает, может, так даже лучше?
Она фыркнула, поморщилась, потом сказала совсем другим тоном:
– Знаешь, я бы в самом деле что-то взяла…
– Так возьми, – предложил Иггельд. – В самом деле возьми. Это военная добыча.
Яська покачала головой. Глаза ее стали задумчивыми, она медленно подошла к окну и начала смотреть в сгущающиеся сумерки. Далеко над лиловеющими горами начали разгораться громады оранжевых облаков, превращаться в пурпурные.
– Дело в другом… Странно, из всего богатства, а там оно просто несметное, я там ничего и не подобрала…
– Капризная, – сказал Иггельд осуждающе. – Кто-то с тобой намается! В кого ты такая?
Яська произнесла медленно, подбирая слова:
– Это вы, мужчины, никогда не замечаете, что носят женщины. Я тоже, правду сказать, не замечала. Сам знаешь, сперва бедность, потом борьба за выживание… Но вчера я долго все надевала, смотрелась в зеркало, снимала и надевала другое, снова смотрелась… Иггельд, у нас в Долине появилось много красивых женщин, ты не заметил? Все красавица на красавице – с нежной, как у березок, кожей, с длинными золотыми волосами, синеглазые, ясные, чистые, как утреннее солнышко! Вы с Ратшей, двое толстокожих, не замечали, какие украшения они носят?
– Какие? – спросил он настороженно. Сердце дернулось в ожидании нехороших вестей. Он даже успел подумать, что это он стал вести себя, как всполоханный заяц. – Что с этими украшениями не так?
– Все так, они очень красивые, – повторила Яська задумчиво. В синих, как утреннее небо, глазах появилось мечтательное выражение. – Только нашим женщинам они не совсем…
Он сказал раздраженно:
– Яська, говори яснее! Как с ними не совсем? Не могут нацепить на шею? Подвесить к ушам?
Она покачала головой.
– Иггельд, я тоже больше интересовалась драконами, чем остальным миром! Но сейчас вижу, что ни одной женщине в Долине это не носить, чтобы не сказали, что украденное. Или что она дура, не понимает… А ты понимаешь?
– Нет, – буркнул он. Ощущение близкого поражения стало яснее. – Что-то из ушей висит, на шее еще… в волосах всякое-разное. Ну, с камешками.
– То-то и оно, – сказала она почти ласково. – Наши золотоволосые красавицы носят только синие камешки, голубые, медового цвета… Если какая нацепит, скажем, рубин, на нее будут показывать пальцами как на редкую дуру. Да она и сама сразу почувствует себя уродиной, рубины красят только женщин, у которых волосы как вороново крыло…
Она еще что-то говорила, он почти не слышал, перед глазами как живая встала эта гордая артанка с потемневшим от солнца лицом, вздернутыми к вискам узкими черными как смоль бровями, длинный пышной гривой иссиня-черных волос. Он мысленно надел ей золотой обруч на лоб и увидел, как радостно засиял крупный рубин, приставил к ее ушам золотые серьги дивной работы с подвешенными сапфирами, те сразу заблистали, заискрились, как никогда бы не радовались золотоволосым красавицам, тем нужны жемчужины, алмазики…
В груди стало так горько, что он не мог вздохнуть, торопливо отвернулся от Яськи и тоже взглянул на великолепный закат, но и там как живое увидел гордое лицо артанки, брезгливость в глазах, отдернул голову, словно конь лягнул в подбородок.
Яська повторила заботливо:
– Случилось что? Ты почернел весь!.. Подыши, подыши свежим воздухом. А то наглотался дыму…
Ограбил, стучало в висках. Ограбил молодую девушку, лишил ее любимых игрушек, приданого, ее радостей. А вдобавок еще и в оковах.
* * *
Блестка с утра помогала женщинам готовить, зашивать одежды, в Долину все прибывали новые люди, всех хорошо бы покормить и обогреть, к вечеру едва переставляла ноги, тяжелые цепи тягостно позванивали. Женщины, что раньше страшились ее необузданной ярости, как же – артанка, теперь посматривали с сочувствием, а иногда слышала, как перемывают кости хозяину, который совсем уж озверел: такой тихий, добрый, мухи не обидит, а тут держит в тяжелых цепях такую милую и спокойную девушку, как только и передвигает ноги в таких оковах, ими бы дракона приковывать…
Она стискивала зубы, лицо держала надменным и высокомерным, да не увидят куявы усталости или изнеможения на лице артанки. Когда мужчины сели ужинать, Ефросинья подошла к ней и шепнула тихо:
– Ты устала, иди к себе.
– Я устала не настолько, – возразила Блестка.
– Все равно, – сказала Ефросинья и хитренько улыбнулась. – Сегодня к хозяину придут гости, там пара очень интересных мужчин… Или тебя это заинтересовало?
– Нет, – ответила Блестка, – спасибо, я лучше в самом деле пойду лягу.
Ноги ныли, особенно щиколотки, где поверх сапожек надеты толстые металлические кольца. Она подхватила цепь и, придерживая ее, чтобы не тащилась следом, ушла в комнату, с облегчением упала на ложе и вытянулась всем телом.
В дверь постучали, она горько усмехнулась, Сбыслав не стучит, он теперь вообще не заходит, вместо него теперь Оследнюк, молчаливый подмастерье кузнеца, только он, помимо Иггельда, в состоянии разомкнуть тугие скобы, охватывающие ее лодыжки. Постучали снова, Блестка лежала на спине, глядя в потолок. Дверь наконец распахнулась, Иггельд вдвинулся в проем хмурый, с всклокоченными волосами. Она смотрела холодно, напоминая взглядом, что она не сказала «Войдите», но он все равно вошел, так что не надо о куявской вежливости и правильном обращении.
Иггельд, похоже, понял, поморщился, подошел ближе и остановился, так же хмуро глядя сверху вниз. Ей на мгновение стало тревожно, он раскачивается, как могучий дуб под порывами сильного ветра, вдруг да рухнет, но заставила себя смотреть сквозь него, как будто он из дыма.
Он опустился на колени, она чувствовала его сильные пальцы, щелкнуло, одна лодыжка ощутила себя свободной, затем, после щелчка, и другая. Он поднялся, сказал горько, с неохотой, но она чувствовала, что он говорит твердо:
– Артанка, нам трудно бороться с собой… Но это не значит, что я должен поступать глупо и предавать своих. А снять с тебя оковы и на день – это подвергнуть всех риску.
Она наклонила голову, пряча глаза, чтобы он не увидел заблестевших в них слез.
– Ты видел, – прошептала она, – ты видел меня… заставил меня раскрыться.
– Сумел ли? – спросил он с жадной надеждой.
– Ты знаешь, что сумел, – ответила она обреченно. – Мое тело меня предало. Наши сердца стучали вместе, куяв… И что ты из этого понял? Ни-че-го.
– Артанка!.. Ты даже не говоришь, как тебя зовут. Это не имя – Артанка!
Она прошептала горько:
– Я могла тебе сказать свое имя, я могла тебе сказать все, что ты бы захотел… и намного больше! Но ты оказался слеп и глух. И ничего не понял.
– Почему?
– Или понял? – переспросила она. – Тогда еще хуже. Запомни, больше я ни слова не скажу про эти оковы. Никогда не потребую… тем более – не попрошу их снять. Но ты потерял даже ту искру, что оставалась. Ты понял?
Он сказал умоляюще:
– Я не могу! На мне вся Долина! Зачем на меня только взвалили всю эту махину, эту гору?.. Но твоему слову я не могу верить…
– Почему?
– Потому что мы воюем! – крикнул он. – Потому что клятвы, данные врагу, не обязательны! Потому что это уже не клятвы, а военная хитрость, что приравнена к доблести, так как ведет к поражению противника. Потому что я панически боюсь тебя потерять…
Она сказала мертвым голосом:
– Ты меня уже потерял.
– Нет, пока ты здесь!
– Это только тело, – возразила она. – Тело, которое ты можешь насиловать. Ты сильнее меня, признаю. И, если не одолеешь, всегда можешь позвать на помощь стражников. Может быть, ты сумеешь даже… если долго будешь стараться, сумеешь заставить мое тело откликнуться. Но это только мое тело, дурак. А меня ты потерял.
Его лицо было страшным, из груди вырвалось тяжелое дыхание. Он поднял кулак, она подумала, что он ее сейчас ударит, но кулак разжался, ладонь с силой хлопнула по его колену.
– Ты со мной, – сказал он упрямо. – Ты принадлежишь мне.
– Ты можешь думать как хочешь, – возразила она с горечью. – Я буду принадлежать тебе, когда, будучи разлученная с тобой, вернусь к тебе по своей воле! Это и есть – принадлежать!
Ее голос чуточку дрогнул, она успела подумать, что проговорилась, ей втайне хотелось бы принадлежать так, чтобы из любой темницы, разметав ее, ринуться к нему, но, к счастью, занятый собой и своими терзаниями, он не заметил, как она на миг приоткрылась снова.
– Кто говорит о любви? – спросил он горько.
Она поперхнулась, сказала более ровным голосом:
– Ты прав, никто. Я была бы совсем сумасшедшей…
Она про себя договорила: «…раз все еще надеюсь, что ты меня поймешь», – и видела по лицу, что он договорил другое: «…если не попыталась бы в лагере врага не пустить в ход все воинские приемы». Но уговаривать, объяснять снова и снова чересчур унизительно. Она и так уже унизилась достаточно.
– Достаточно, – повторила вслух. – Я – пленница. Все.
– Ты – пленница, ты – почетная пленница, – добавил он.
– Не бывает почетных, – возразила она. – Плен всегда только позорный. Надень на меня оковы, куяв. Это поможет мне еще больше тебя возненавидеть.
Мне это очень нужно, добавила про себя.
* * *
Три дня Иггельд вообще не показывался в доме, а потом явился весь почерневший, в закопченных доспехах. Она видела, как он морщился, берег левую руку. На скуле пламенеет свежая ссадина, доспех посечен, глубокие зарубки на груди, а железо на плече изуродовано так, что видна пропитанная кровью повязка.
Он пробыл в доме не больше часа, за ним пришли лекари, увели почти насильно. Еще неделю не видела его, хотя, по слухам, уже оправился от ран и снова на драконе сражался с артанами. Все эти дни вздрагивала от шагов за дверью, прислушивалась с надеждой, а ночью едва дожидалась утра, чтобы спешить на кухню готовить еду, в надежде увидеть, как он сядет за стол, как будет иногда скользить по ней взглядом, стараясь, чтобы она этого не заметила. И она тоже будет стараться изо всех сил, чтобы не рассмотрел, как жадно за ним наблюдает.
Сегодня поздно вечером, так и не увидев его вообще, она вернулась в каморку, растянулась на жестком ложе и стала ждать, когда придет молчаливый Оследнюк и снимет с нее оковы, после чего за ним хлопнет дверь, прогремит задвигаемый с той стороны засов.
Все тело ныло, в душе горько и беспросветно. Она повернулась на бок, цепи громко звякнули.
– Да сколько я буду его ждать! – прошептала она в слезах. – Сколько?.. Я – человек, он этого не понимает. Все, кончено. Отныне и вовеки я перестаю его ждать…
Она отвернулась к стене, подогнула колени. Она уже начала проваливаться в сладкую полутьму, как дверь распахнулась с грохотом. В дверном проеме чернела, подсвеченная сзади, огромная фигура. Он постоял несколько мгновений, в ее каморке темно, только в узкое окошко проникает узкий луч лунного света. Блестка встрепенулась, сердце застучало в радостном ожидании. Если снова пригласит ее в постель, у нее не хватит духу отказаться…
Он встал на колени перед ее ложем, быстро и даже с суетливостью снял оковы, отбросил, как змею, в угол комнатки. Блестка не шевелилась, а он не встал, бережно снял с нее сапожки, так же осторожно опустил на пол рядом с ложем, вздохнул, начал подниматься, но вместо этого лишь прижался горячим лбом к ее ногам.
– Артанка, – донесся его хриплый голос, – что ты со мной делаешь?.. Я уже натыкаюсь на стены. Я прошу тебя, прими мир таким, какой он есть. Пойдем в мои покои, я хочу заснуть, обнимая тебя.
– Нет, – ответила она немного раньше, чем успела подумать.
– Артанка, – сказал он с угрозой. – Ты играешь с огнем. Я всегда считал себя овечкой, что любому зайчику уступит дорогу… но когда меня прижимали к стене, я зверел. Сейчас я вообще не знаю, что со мной, я готов на любую крайность…
– Ты видишь, – ответила она насмешливо, – как я вся дрожу.
– Артанка!
– Тебе есть что сказать, куяв?
– Я уже сказал, – ответил он сдавленным голосом.
– Я сказала тоже, – сказала она совсем тихо, хотя душа закричала громко и отчетливо, чтобы он ее не слушал, что она так не думает, это за нее говорит артанскость, а она сейчас совсем не артанка. – И ты меня слышал.
Она лежала на спине, так страшновато, чувствуешь себя совершенно беспомощной, а он медленно поднял голову, их взгляды встретились. Она смотрела с холодной ненавистью, причин много, он вздохнул, поднялся, постоял так, огромный, могучий и жалкий, как заблудившийся в темном лесу ребенок, снова вздохнул и, повернувшись, потащился к двери.
Не уходи, крикнула беззвучно. Ты нужен мне!.. Моя душа истосковалась по тебе, я ночами не сплю, вижу тебя, чувствую твои губы по всему телу, меня посещают странные сны, после которых даже днем к щекам приливает краска стыда. Не уходи, Иггельд, ты же должен чувствовать то же самое, что и я! Ведь было такое, было, что наши сердца стучали вместе, а души слились и была одна душа на двоих…
Он взялся за дверную ручку, остановился. Не уходи, вскрикнула она отчаянно, не шевеля губами. Спина Иггельда напряглась, будто боролся с собой. Блестка услышала прерывистый вздох, широкие плечи дрогнули, сгорбились, повернулся к ней, она поразилась выражению страдания на его лице.
Он снова покачнулся, словно дергала неведомая сила, но он боролся, противился, отпустил дверную ручку и сделал два шага к ней. Остановился, замер посреди комнаты, когда до жалкой постели артанки оставалось еще три шага.
– Я не могу, – ответил сдавленным голосом. – Наверное, у меня нет больше гордости… ты сокрушила меня, женщина. Но я все равно сделаю по-своему.
Она ахнула, он быстро шагнул к ней, словно перестал бороться с неведомой силой. Его рука с такой силой рванула на себя одеяло, что оно улетело к другой стене. В следующее мгновение он рухнул на колени и тут же навалился на нее. Блестка успела подогнуть ноги, от толчка Иггельд почти подлетел в воздух, но ринулся к ней снова.
Она вскочила и успела ударить его ногой. Метила в пах, но удар пришелся в бедро, от удара его развернуло, он вскрикнул, то ли от боли, то ли от ярости, ухватил за плечо, она вывернулась и нанесла сдвоенный удар ему в челюсть. Такими ударами замертво валила быков, но Иггельд только содрогнулся. Она ожидала, что колени его подогнутся, он мягко опустится на пол, но он всхрюкнул, тряхнул головой и ухватил в объятия.
К этому оказалась не готова, отчаянно задергалась, но могучие руки сжимали с такой силой, что перестала противиться, и он опустился с нею здесь же, на одеяло. Он на миг расслабил хватку, пытался коленом раздвинуть плотно сомкнутые ноги, и она с силой ударила лбом в переносицу. Ей показалось, что хрустнули кости.
Он зарычал, она вздрогнула, ведь могла и убить, тем временем колено с силой раздвинуло ноги. Она яростно сопротивлялась, на губы ей капнуло теплым, она непроизвольно коснулась языком и ощутила солоноватый вкус крови. И все-таки, мелькнула жаркая мысль, даже с разбитым в кровь лицом не избил, не ударил, даже сейчас старается не причинить ей боли.
Эта мысль парализовала всю волю к сопротивлению. Она чувствовала его ищущие губы, даже непроизвольно ответила на поцелуй, тело разомлело, услышало страстный зов, но могучее наслаждение, что прокатилось жаркой волной по телу, все-таки показалось ей… недостаточным. Зов плоти силен, но чего-то недоставало.
Более того, сейчас была уверена, что наконец-то ощутил и он.
* * *
Под окнами даже ночью иной раз скрипели тележные оси, шумно всхрапывали измученные кони. Блестка слышала неровный стук подков, лошади выбивались из сил, люди вскрикивали надсадными голосами, слышались щелчки бичей, но чаще переселенцы сами подталкивали тяжелые телеги, хватались за огромные колеса.
Утром она видела на площади костры, сгрудившиеся вокруг согбенные жалкие фигуры. По слухам, прибывали даже князья и беры, все из числа тех, кто не признал артан властелинами Куявии. Знатных людей разбирали по домам горожане, а челядь устраивалась в пещерах, что освободились, хотя многие предпочитали ночевать у костров, разведенных вблизи повозок: зато уберегут от расхищений.
Иггельд не показывался в доме уже двое суток: устраивал переселенцев, занимался каким-то строительством оборонительных сооружений. Когда на третий день появился, от него пахло гарью, а одежда и волосы присыпаны мельчайшей каменной крошкой.
Из его дома таскали еду и продукты прямо на площадь перед домом. На кострах пекли, жарили, там любому куску хлеба рады, люди счастливы, многие не верят, что наконец-то добрались до места, куда артане не придут и откуда вообще нет пути дальше.
Блестка тоже выходила несколько раз, всякий раз привлекая внимание звоном цепей. Получалось не нарочно, но ей хотелось посмотреть на новоприбывших, узнать прямо от них, откуда их спугнули, где артане сейчас.
Ее рассматривали жадно, но без такой уж открытой враждебности, как она ожидала, хотя всем сразу сообщали, что это пленная артанка, знатная, захвачена самим Иггельдом. Напротив, она слышала жалостливые вздохи женщин, сочувствующие возгласы, а мужчины вообще бурчали, что этот Иггельд ставит себя в смешное положение: женщину в цепи! Как будто она куда-то может убежать из этого каменного мешка…
Однажды, когда она возвращалась в дом, а следом неотступно шел бдительный Оследнюк, сама Блестка сбилась с шага, засмотревшись. Через площадь между кострами и повозками шла высокая статная женщина. Блестка смотрела на нее сверху, но когда женщина, словно ощутив взгляд, слегка приподняла голову, показалось, что именно она смотрит на Блестку свысока, с вялым безразличием.
– Кто это? – спросила Блестка шепотом.
Сердечко почему-то колотилось, как будто оказалось над пропастью. Оследнюк остановился рядом, прорычал хмуро:
– Иргильда.
Он умолк, полагая, что этим сказано все, переступил с ноги на ногу, ожидая, когда она пойдет в дом. Блестка, не дождавшись продолжения, спросила все так же тихо:
– А кто она?
Оследнюк остолбенел так, что едва сумел закрыть рот. Глаза расширились в радостном удивлении.
– Ты не знаешь, кто такая Иргильда?
– Нет.
– Боги!.. Есть же такие дикие люди!
И, приведя в ее комнату, в течение часа обстоятельно пересказывал все, что знал, а знал удивительно много. Наконец ушел, не забыв ни снять оковы, ни надежно задвинуть за собой дверь на засов. Блестка улеглась, раскинула руки. Но, прежде чем отдаться сладким грезам, успела подумать о своем заточении и о том, что под ударами доблестных артан в это забытое богами и заброшенное место сбегается всякая дрянь и отбросы, как вот эти отвратительные беры или эта мерзейшая Иргильда.
* * *