Юрий Никитин «Троецарствие»
Серия «Троецарствие»
Часть вторая
Часть третья
Куявия
Очаровательным женщинам: Татьяне, Лиске, Anais, Pearl, Karele, Нечто Рыжей, Суламифи, Ruth, Сударушке, Инне Tiggi, Mar – чье присутствие смягчает суровые правы буйной Корчмы http://nikitin. wm.ru/ – с любовью и нежностью!
* * *
Часть вторая
Глава 14
Весь день она работала на кухне, потом принесли ворох одежды, пришлось штопать, чинить, накладывать заплаты. Она исколола пальцы иголкой, а когда день закончился, слуги ушли в общую комнату. Женщины остались, а Сбыслав пошел за нею следом, хмурый и посапывающий на каждой ступеньке.
Когда проходили мимо ее чулана, Блестка распахнула дверь, вошла и с наслаждением опустилась на постель. Сбыслав сердито крикнул из проема распахнутой двери:
– Ты куда? Хозяин велел тебя к нему.
– Я не изволю, – отрезала Блестка.
– Так он изволит! – заорал Сбыслав.
Он сделал шаг в ее комнату и с силой ухватил ее за плечо. Блестку развернуло, она не ждала такого от обычно медлительного и всегда спокойного Сбыслава, но тут же ударила его в живот. Он охнул и согнулся, она ухватила его за волосы, приподняла, прошипела люто:
– Какой рукой ты меня схватил, раб?
– Что… что… – пролепетал он.
– Какой рукой ты меня коснулся? – повторила она раздельно.
– Вот… этой… – прошептал он, глаза его с ужасом смотрели в ее искаженное яростью лицо.
Она ухватила его за правую руку, сломала в локте и, подтащив воющего в ужасе Сбыслава к двери, вышвырнула сильным пинком. Ее всю трясло, она вернулась к постели и рухнула навзничь. Накопленная ярость и горечь разочарования обрушились на дурака-слугу, что подвернулся под руку, но ярость еще не ушла, кипела, пришлось стиснуть губы и терпеть, терпеть, чтобы не бросаться с голыми кулаками на стены.
Долгое время ничего не происходило, потом в коридоре раздались быстрые тяжелые шаги, дверь распахнулась с таким напором, что треснулась о стену. Иггельд стоял в проеме огромный, разгневанный, с развевающимися волосами. Глаза горели бешенством, но Блестка разглядела в них и тревогу.
– Что случилось? – прорычал он.
– Ничего, – ответила она сухо.
– Я просил проводить тебя ко мне…
– Не проводить, – уточнила она, – а привести.
– Привести, – согласился он неохотно. – Но… а как иначе? Ладно, я пришел сам. Позволь, я сниму эти оковы… Как они натерли тебе ноги!
– Незачем, – ответила она как можно суше.
– Почему?
– Все кончено, Иггельд. То, что случилось, это было ошибкой. Мы должны об этом забыть.
Он отшатнулся. На его красивом мужественном лице отразилась мальчишечья обида.
– Как я смогу такое забыть?
– Уж постарайся, – ответила она мертвым голосом. – Если ты снова захочешь… ну, в тебе взыграют страсти, то теперь придется меня просто насиловать.
– Артанка!
В его глазах неподдельный ужас. Не понимает, подумала она с горечью. Как же мужчины просты, как не понимают даже таких ясных вещей! Не уйду я от тебя, дурак, не уйду. И не надо требовать от меня слова, это же видно по моему лицу, по моим глазам. А ты не поверишь даже моему слову, это видно, ну что за дурак…
– Насиловать, – повторила она с нажимом. – Женщина, которую приводят в цепях…
– Но я сам буду становиться перед тобой на колени! И сам снимать.
– А утром надевать, – напомнила она. – Нет, Иггельд, боги на одну ночь помутили наш разум, но только на одну ночь.
Он сказал хмуро, с безнадежностью и обреченностью в голосе:
– У меня – не на одну.
Она произнесла тем же твердым голосом, умоляя богов дать ей силы, чтобы он не увидел, что она чувствует на самом деле:
– Нет, Иггельд. Ты сам провел между нами границу. Я не стану ходить через нее туда и обратно. Я останусь на своей стороне.
Под его смуглой кожей задвигались желваки. Она ждала, что он скажет, что в его владениях нет границ, здесь все принадлежит ему. Тогда она напомнит ему, что существует еще и внутренний мир, где между ними когда-то проходила граница, а потом незаметно исчезла… пока он снова не провел ее – грубо, зримо, глубоко, он помолчал, произнес глухим голосом:
– Я страшусь тебя потерять. Ты значишь для меня слишком много.
– Ты мог бы не терять меня.
Он посмотрел в ее глаза, лицо его исказилось в муке.
– Я тебе не верю.
– Как я могу доказать?
Он беспомощным жестом развел руки в стороны.
– Боюсь, никак. Потому я и держу тебя в цепях. Но я могу снять цепи, тогда тебя будут запирать на весь день в комнате, где прочные стены, а на окнах крепкие решетки.
Он умолк в нерешительности, она продолжила с горькой усмешкой:
– А ночью меня будут под конвоем пятерых дюжих стражников водить к тебе в спальню? Тебе самому не смешно? Или хотя бы не стыдно?
Он сказал хриплым голосом:
– С тобой я потерял не только стыд, но и честь, и достоинство…
Она удержала на языке привычную колкость, что у куявов нет ни чести, ни стыда, ни достоинства – у Иггельда всего этого в избытке, только у него все это дикое, самородное, не отшлифованное воспитанием, обществом себе подобных. Его честь даже выше, чем у большинства артан, ему приходится жить среди бесчестных людей, в то время как артане… нет, об этом сейчас нельзя думать, перед нею грубый и никчемный враг, у которого душа хоть и есть, но не крупнее, чем у полевой мыши. Мелкие трепыхания есть, но что-то большое вместить не может…
И все-таки, подумала она тоскливо, я его люблю.
– А я – не потеряла, – ответила она.
* * *
Он ушел, как побитый пес, а она, едва захлопнулась дверь, упала лицом в постель и залилась горькими слезами. Выплакалась так, что подушка взмокла, утром чувствовала, как опухли глаза. Сперва вообще собиралась не ходить в нижний зал к женщинам, потом решила, что это будет как поражение, лучше показать ему, что все уже пережила и похоронила, с обеда уже сидела и со спицами в руках слушала милую болтовню этих простеньких существ. Когда Иггельд явился к ужину, она видела его отчетливо. С ним обедал Ратша, этот выглядел веселым и бодрым, несколько раз посмотрел в ее сторону, а когда встретились взглядами, подмигнул. Блестка сделала каменное лицо и больше в сторону их стола не смотрела.
После этого Иггельд исчез на пару дней, и она ощутила, как в сердце вошла ледяная игла. Даже за работой она беззвучно молила богов пожалеть наездника на черном драконе, а ночью упрашивала Мать-хранительницу защитить этого куява, после чего зарывалась лицом в подушку и долго рыдала, так как сохранить жизнь куяву-воину – это рисковать жизнью воинов из артанского лагеря.
Иггельд заходил несколько раз и просил передумать. Это означало лишь, что приглашает ее в постель на прежних условиях. Она приходила в ярость, отказывала таким ледяным тоном, что он сразу сникал и отступал за дверь. Дурак, говорила она вдогонку молча. Дурак. Ты ничего не понимаешь. Ты не понимаешь самого главного!.. А я сказать не могу.
Женщины ничего не заметили, во всяком случае, ей никто ничего не сказал, зато все увидели, что Иггельд ходит мрачнее тучи, челядины разбегались при одном его появлении. Голос его стал резким, раздражительным.
За несколько дней он исхудал, скулы заострились, нижняя челюсть выдвинулась вперед, а глаза, напротив, втянулись в пещеры, оттуда из глубины поблескивали злые искры. Даже воины, что бывали с ним в сражениях, старались без необходимости не попадаться на глаза.
Почему, мелькнула мысль, я не могу сказать ему все?.. Наверное, это просто трудно сказать, как ни пробуй – слова не те, грубые и неуклюжие, каждое – неверное, каждое – ложь, это нужно прочувствовать… Не может быть, чтобы он всего этого не чувствовал!.. Не может быть…
Он чувствует, наверняка чувствует. Но зато может не поверить тому, что чувствует.
Иггельд ввалился в спальню, два светильника от двери тускло освещают в глубине помещения просторное ложе. В теле от усталости стонет каждая жилка, кровоподтеки ноют, кольчуга спасает от топоров, но не от ушибов. Он шагнул к кровати, но словно отшвырнуло, едва вспомнил, что совсем недавно лежал, держа в руках самую лучшую в мире женщину, которую не знает, как удержать…
За окном вечереет, небо окрасилось в багровый цвет, с площади донесся крик. Он услышал, как заржали кони, потом характерный треск, это чей-то конь, обезумев от страха, сломал оглобли, явно не местный, эти привыкли к драконам. Он подбежал к окну.
В небе над площадью кружил чужой дракон. Наездник согнулся на том месте, где шея переходит в плечи, что-то дергал яростно, дракон ревел, судорожно вздрагивал, едва удерживаясь в воздухе.
Иггельд выругался, после их ласковых и послушных драконов вообще возненавидел это изуверство со штырями боли, стены понеслись мимо, простучали под сапогами ступеньки. Он выбежал из дома в тот момент, когда дракон все же опустился посреди площади. Сейчас тяжело дышал, морда в пене, сразу же распластался и застыл с закрытыми глазами, безразличный ко всему и мечтающий только, чтобы наверху не трогали вживленный в самое болезненное место металлический прут.
Со спины дракона соскользнула брюхом по блестящей чешуе девчушка в теплой подбитой мехом одежде, на земле развернулась, Иггельд ахнул, а Яська бросилась ему на шею. Он обхватил ее жадно, поцеловал в лоб, она прижалась к нему всем телом, спрятав лицо на груди. Наездник крикнул сверху:
– Она только сегодня добралась до нашего города!.. Мы знаем, как ты ее разыскивал, вот и решили сделать тебе подарок…
– Спасибо! – крикнул Иггельд через голову Яськи. – Я в долгу!
– Запомню, – засмеялся наездник. – Ладно, увидимся!
– Зайди хоть выпить вина, – пригласил Иггельд. – Твой дракон едва дышит, пусть переведет дух.
Наездник ответил с сожалением в голосе:
– Я бы с удовольствием, но наших драконов нельзя оставлять, как ваших… Ничего, ему только перелететь обратно через стену, а там растопырить крылья и спланировать в наш Город.
– Тебя как зовут? – спросил Иггельд.
– Дорож, доблестный Иггельд!
– Я твой должник, Дорож!
Наездник прикоснулся к металлическому штырю, дракон дернулся от боли, вскинул голову. Иггельд поспешно обнял Яську за плечи и повел в дом – отвратительно видеть, как драконов заставляют подчиняться с помощью жгучей боли. Яська повизгивала от счастья, как молодой дракончик, а будь у нее хвост, отбила бы им бока себе и брату.
На пороге уже встречали улыбающиеся домочадцы. Иггельд поискал глазами Блестку, вспомнил, что после ужина пленницу отводят в ее каморку и запирают, стиснул зубы, настроение сразу испортилось. Яська щебетала, он почти не слышал, так вошли в дом. Вокруг, как мухи в жаркий день, носились слуги и набившиеся сразу в дом гости, его дом всегда открыт для всех, не дом, а черт-те что, хорошо, хоть в его спальню еще не вламываются, хоть обратно в пещеру беги, как постоянно зовет преданный Черныш…
Моментально накрыли стол, натащили еды, ведь в плену Яську явно морили голодом, сгрудились вокруг в ожидании рассказа. Она ела на удивление вяло, к вкусностям осталась равнодушной, призналась виновато:
– Прости, братец, меня в Городе Драконов накормили так, что из ушей лезет. Старались тебе понравиться.
Слушатели довольно загалдели, еще бы, сейчас Иггельд в такой силе, что нижняя долина уже не просто считается с его возросшей мощью, но и заискивает, старается быть полезной, чтобы и он мог когда-то и в чем-то…
Иггельд спросил нетерпеливо:
– Как ты вообще…
– Уцелела?
– Нет, как добиралась?.. Одинокой женщине проехать через всю страну, где рыщут пьяные от крови артане…
Она кивнула, глаза стали серьезными, улыбка слетела с губ, как испуганная бабочка.
– Ты нашел хорошее слово, – сказала она. – Они не пьют вина, но от крови пьянеют. Со мной был Меривой, это сын Аснерда…
– Знаю, – вырвалось у него. – Нет, Меривоя не знаю, но Аснерда видел и даже разговаривал с ним. Если у него таков и сын…
– Сын даже крупнее, – сообщила она. – Он молод и силен, в нем сердце льва. А в руках мощь горных лавин. Когда он смеется, то начинают петь птицы, а когда рычит – собираются тучи и гремит гром. Он сильнейший воин во всем их войске…
– А Придон?
Она поморщилась, ответила с неохотой:
– Разве что Придон… А Меривой – это Меривой… Никто с ним не сравнится в стрельбе из лука, метании топора или молота, а ударом кулака он либо вгонит скалу в землю, либо разобьет в мелкий щебень! Так что не волнуйся, меня сопровождал человек, который никому не позволил бы меня обидеть.
Он спросил настороженно:
– А он сам?
Она расхохоталась.
– Он? Да он соринки с меня сдувал!.. Он готов был нести на руках всю дорогу, и так бы и сделал, если бы у нас не были самые быстрые на свете кони!..
– Но вы добирались долго, – проговорил он и, спохватившись, прикусил язык.
Ему почудилось, что она чуть смутилась, уронила на миг взгляд, но тут же звонко рассмеялась, сказала быстро:
– Как я за вами всеми соскучилась!.. Как мне всех вас недоставало! И, прости, я так наревелась, когда мне сообщили, что от моего Зайчика остались только косточки. Хорошо, что хоть погиб сразу, не мучился.
– Мы подберем тебе хорошего дракончика, – сказал он.
– Я сама выберу. Я хочу такого, чтобы был похож на моего Зайчика…
Он обнял ее за плечи.
– Крепись, – шепнул на ухо. – Все хорошо. Будет под тобой любимое крылатое, будет летать высоко… Все будет хорошо!
* * *
Иггельд, на радость Чернышу, с утра поднимался на нем как можно выше, горы оставались далеко за спиной, внизу проплывали зеленые равнины, нити рек, темные массивы непроходимых лесов. Он даже забыл, что вся Куявия в руках артан, перед глазами постоянно ее бледное лицо с вопрошающими глазами, пухлые губы шевелятся, слетают неслышимые слова, он напрасно напрягал слух, не раз вскрикивал в агонии: говори, говори же громче, уверенный, что вот сейчас она скажет такое, что между ними рухнут все стены…
Черныш тоже грустил, чуял тоску родителя, и даже на берегу моря не убегал к воде, а жался к нему, как потерянный ребенок. Клал голову на колени и смотрел в глаза тоскующим взглядом: ну скажи, что мне такое сделать, чтобы ты обрадовался, засмеялся? Ты только скажи, я все для тебя сделаю! Хочешь, бревнышко принесу?
– Ладно, неси, – разрешал Иггельд.
Обрадованный Черныш несся к ближайшим деревьям, там слышался треск, вскоре огромный дракон мчался оттуда со всех ног, в пасти целый ствол, иной раз прямо с выдранными корнями, опускал к ногам Иггельда и преданно махал хвостиком: ну как, теперь тебе веселее? Я тебя обрадовал? А ты меня любишь?
– Люблю, – говорил Иггельд. В глазах щипало, повторял растроганно: – Конечно, я тебя очень люблю, мой жабик…
Пойдем купаться, спрашивал Черныш.
– Иди, – разрешал Иггельд, – иди купайся, а я посмотрю на тебя отсюда.
Черныш с разбега бросался в волны, страшиться уже перестал, прыгал и орал, хлопал крыльями и все оглядывался на грустящего папочку, а потом вылезал с поспешностью, в глазах вопрос: тебе плохо, да? Ты болеешь, да? Покажи, где болит, я полижу, может быть, все пройдет?
– Я тебя люблю, – отвечал Иггельд со вздохом. – Ты прав, моя душа рвется обратно. Как там эта артанка, что она делает, о чем думает, не обидел ли кто ее…
Полетим, с готовностью отвечал Черныш и плюхался на брюхо, вжимался в мокрый песок, чтобы папочке легче взбираться на загривок. Если бы папочка разрешил, он ухватил бы его в лапы и понес бы над лесами и равнинами прямо в Долину, на лету мог бы любоваться им, нацеловывать, облизывать, смотреть с любовью и обожанием, вдыхать его божественный запах…
Сегодня, едва Черныш нацелился опуститься прямо перед его домом, там показался Ратша, задрал голову, помахал руками. Черныш брякнулся на все четыре, достал лицо Ратши длинным красным языком, выждал, пока папочка спустится, резво убежал, взбрыкивая на ходу, а Ратша прокричал весело:
– Далеко летали? Кстати, Иггельд, я наконец разобрал те сокровища, что мы захватили…
Иггельд отмахнулся:
– Стоило ли? Золото и есть золото. Пусть остается в какой-нибудь комнате с крепкими замками, пока не придумаем, как его использовать.
– Это не просто золото, – сказал Ратша.
Голос его звучал загадочно. Иггельд насторожился.
– А что там? Чародейские вещи?
– Может быть, может быть, – ответил Ратша все так же загадочно. – Могут быть и чародейскими.
– Да что стряслось? – спросил Иггельд нетерпеливо. – У тебя такое загадочное рыло! Как у Черныша, когда задумает что-то спереть. Пойдем в дом, что-нибудь сожрем, а то у меня пузо к спине прилипло.
Ратша заулыбался торжествующе, в глазах мелькали веселые искры.
– Пойдем, поесть – первое дело… Мы сперва просто увидели, что там золото, верно? Точнее, золотые вещи. Вещи из золота. Ну, всякие там висюльки, что на шею, в ухи, в нос, на пальцы, на руки, даже на задние ноги. Просто золота как бы и не было, разве что особо красивые монеты из старого золота, из них можно делать красивые такие мониста…
Они поднялись в дом, Иггельд сразу же начал шарить взглядом по сторонам, в нижнем зале Пребрана раскатывала тесто, Ефросинья бросала в очаг березовые поленья, а в дальнем углу три молодые женщины шили и, сблизив головы, переговаривались заговорщицки. Иггельд сразу прикипел туда взглядом, ответил невпопад:
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что мы с тобой ограбили какую-то бедную девушку.
Иггельд фыркнул:
– Ну, бедной ее никак не назовешь… Погоди, ты на что намекаешь?
Ратша сперва сел за стол, водрузил на него локти, могучим взмахом длани указал женщинам, что вот я, замечательный, разрешаю кормить и любить меня, лишь тогда ответил хладнокровно:
– Ни на что не намекиваю. Просто сообщаю, что это богатые… очень богатые женские украшения. Именно женские…
– Тех украшений на сто женщин хватит! – возразил Иггельд.
– И что?
– А то…
Он осекся. Это мужчине понятно, что украшений нужно ровно столько, сколько носишь. Но женщины почему-то заводят шкатулки, куда складывают все эти висюльки, кольца, перстни, ожерелья, серьги, мониста, броши, заколки, красивые пряжки и прочую красивую дребедень. А когда шкатулка переполняется – выпрашивают у родителей или мужей еще одну. А потом еще и еще.
Он ополоснул лицо и руки тут же, не отходя далеко от стола, Ратша смотрел с хитрой усмешкой. Иггельд сказал раздраженно:
– Если ты каркаешь, что мы ограбили эту артанку, то ошибаешься! Она… она артанка!
– И что?
– Артанка с головы до ног, – сказал Иггельд настойчиво. – Она артанка и внутри. У нее сердце из камня! Ей бы коня – это другое дело. Да меч такой, чтобы не всякому мужчине поднять! А эти висюльки… да она на такие и не посмотрит!
– Хочешь, – предложил Ратша, – проверим?
– Как? – потребовал Иггельд зло. – Вывалим перед нею и скажем: это у тебя мы все забрали?
На стол торопливо поставили холодное мясо, но от очага уже потекли ароматы вкусной ухи, поджариваемой телятины. Ратша ухватил ломоть мяса побольше, вонзил зубы и пробубнил уже с набитым ртом:
– Да, это я сглупил, признаю… Ну, а если такой вариант: любящий отец, что ведет один из отрядов артан, разграбил пару богатых городов, отобрал то, что, по его мнению, должна носить женщина, и отослал это домой, в свою Артанию под охраной своей же дочери?.. А то, что ей не очень-то хотелось ехать домой, покинуть кровавые забавы, он мудро во внимание не принял. Женщина все-таки должна рожать, а не мечом размахивать…
– Топором, – поправил Иггельд. Он вытирал лицо и руки чистым полотенцем. Молодая служанка Ефросинья стояла рядом, глядя на него с обожанием. Иггельд отдал ей полотенце, не глядя, оглянулся в сторону шьющих женщин и сел за стол. – Если бы даже мечом…
– Что? Ах да, топорами в самом деле владеют так, что диву даюсь… Ты эту артанку еще не видел с топором в руках?
Иггельд содрогнулся всем телом.
– Сплюнь, дурак! Даже не произноси такое вслух. Я боюсь даже представить подобное. Если заполучит топор, ее уже ничто и никто не остановит.
Он тоже брал мясо, но рассеянно, видно было, что мысли не здесь, а если и в этом зале, то не за столом. Ратша подумал, кивнул.
– Ты прав, она из рода героев. Я эту породу за сто верст узнаю.
Он с грохотом опустил на столешницу кулак, из-под стола выметнулась испуганная собака. Нахмурившись, Иггельд проводил ее взглядом. Беспечный и беззаботный Ратша на этот раз, похоже, попал в цель. Он сам только однажды видел захваченные сокровища, но теперь цепкая память услужливо воскресила перед глазами золотые серьги с крупными драгоценными камнями, золотой обруч с огромным рубином на середине лба, всевозможные ожерелья…
И все это лучше всего смотрелось бы на женщине с темными, как лесные озера, глазами.
* * *