👶 Перейти на сайт 🎥 Перейти на сайт 👀 Перейти на сайт ✔ Перейти на сайт 😎 Перейти на сайт

САМЫЙ крохотный ЗВЕРЬ


Д. Родари Медвежонок Берни Дино уходит из дома Как петушок поместье разорил С. Козлов
Весёлые медвежата Ганзель и Гретта В тридевятом царстве... Коринец Ю. И. Э. Гольцман
Ш. Перр К. Маккаллерс Т. Белозёров Хитрый ёжик Бианки В. В.
Пляцковский М. С. Г. М. Цыферов К. И. Чуковского Михайлов Б. П. Муур Лилиан
Белоснежка и 7 гномов Прекрасная Розина Русские народные загадки Хайт А. И. У. Лаукканен
Братья Гримм Ф. Грубин А. М. Волков А. А. Милн Ершов П. П.
Джеймс Дрисколл А. Линдгрен Михалков С. В. Л. Н. Толстой А.Асеев, Г.Глухов
В. В. Чаплина Э. Блайто К. Коллоди В. Г. Сутеев «BAMSE»

Михайлов Борис Павлович — советский художник, автор детских рассказов о природе. Родился в 1919 году в Ленинграде. Учился в архитектурном факультете Ленинградского инженерно-строительного института и одновременно в изостудии. В 1942 году, закончив институт, добровольно ушёл на фронт. В августе 1943 под Смоленском был тяжело ранен. Почти два года провёл в госпиталях Москвы и Ленинграда. После выздоровления самостоятельно занимался живописью: совершенствовал технику, изучал картины выдающихся русских художников.
Вот что Борис Павлович написал о своих рассказах в книге «Самый крохотный зверь»: «Любовь к родине начинается с любви к её природе». Каждый раз, когда я сижу на пенёчке в лесу или поле и пишу красками этюды нашей неяркой, но удивительно мягкой и лиричной северной природы, я вспоминаю эту фразу. И каким бы удачным ни получился мой этюд, каждый раз я вижу, я чувствую, что не полностью выразил моё восторженное отношение к родной природе. И тогда я достаю из кармана маленькую книжицу и торопливо записываю переполняющие меня впечатления и чувства...

САМЫЙ крохотный ЗВЕРЬ


НА ЭТЮДАХ
Глупый, невоспитанный пёс Налёт увязался за мною на охоту. Только это не та охота, о которой вы, наверное, подумали, — я шёл на охоту за этюдами.
Было раннее утро. На листьях деревьев и кустов, на каждой травке и былинке блестели капельки утренней росы. А в низких местах медленно плыл белёсый туман. Издалека кажется, что это сказочная молочная река течёт перед тобою. Войдёшь в эту реку и окажешься по пояс в густом тумане, таком густом, что можно рукой потрогать.
Я не знаю, каким способом и где отмечает свои впечатления пёс Налёт. Но что он отлично чувствует и понимает всю эту необыкновенно чистую утреннюю красоту в природе — в этом нет никаких сомнений. Он в неистовом восторге носится как сумасшедший, мечется во все стороны, прыгает мне на грудь мокрыми и грязными лапищами. «Давай поцелуемся!» — написано в его добрых карих глазах.
Мне совсем не хочется целоваться — очень уж мокрая морда у Налёта. Пёс понимает это, но ничуть не обижается. В избытке чувств он бросается на землю, катается по мокрой траве. Потом вскакивает, яростно отряхивается, обдавая меня холодным дождём, и снова мчится с восторженным визгом, куда ноги несут.
Глядишь — уже нет пса. Один только хвост нелепо болтается над волнами тумана. Только по этому виляющему хвосту я и догадываюсь, что он ещё не разбил свою ошалевшую от счастья голову о какой-нибудь пень.
Но что это? Хвост остановился на одном месте, вытянулся в струну и быстро-быстро закачался из стороны в сторону. Я немного понимаю по-собачьи. Такое движение хвоста означает, что Налёт наткнулся на что-то живое. Что там? Может быть, зайчишка какой-нибудь, или ёжик, или ещё какой-нибудь зверёныш? — Налёт, нельзя! — строго кричу я и со всех ног бегу на помощь незадачливому зверьку.
Я успеваю вовремя. Налёт только что открыл свою пасть и хамкнул что-то очень маленькое, серенькое, пушистое.
Из пасти торчит маленькая головка с длинным клювиком и очень большими чёрными глазами.
«Вальдшнепишка», — догадываюсь я.
— Отдай! — приказываю я тоном, не терпящим никаких возражений.
Налёт хмурит бровь, соображает что-то, косит на меня виноватым глазом и нехотя открывает пасть. На мою ладонь вываливается серенький, тёплый комочек. Вальдшнепишка совершенно невредим. Он смотрит на меня смело, будто и не был только что на волосок от смерти.
— Ай-я-яй, не стыдно тебе, дубина этакая, — укоряю я пса, — обижать такого славного малыша.
Налёт виновато моргает, отворачивается и медленно крутит хвостом. Ему явно стыдно. Он смотрит на меня искоса.
«Ну, виноват, — говорит Налёт всем своим видом, — больше не буду...»
Я ласково треплю его за длинные мягкие уши.
— Хороший пёс, умный пёс. Вот теперь можно и поцеловаться.
Но сейчас Налёту не до поцелуев. Хвост его снова напряжённо закачался из стороны в сторону. Посмотрел я в траву и увидел ещё несколько сереньких живых комочков. Вальдшнепишки, смешно ковыляя в высокой траве, улепётывают в разные стороны.
А в нескольких шагах от нас с тревожным хриплым криком перелетает, прыгает, будто подбитая, бьётся о землю мать — вальдшнепиха. Так она отвлекает наше внимание от своих маленьких.
Я опустил на землю вальдшнепишку, и он как ни в чём не бывало быстро-быстро заковылял к матери. Скоро вся вальдшнепиная семья скрылась в кустах.
Я сел на пенёк записать всё это в свою записную книжку.
Налёт, свернувшись около моих ног, терпеливо ждёт. Взгляд его затуманен. О чём он думает? Как и где отметит он события сегодняшней «охоты»?
И я очень жалею, что совсем мало понимаю по-собачьи.

ВСТРЕЧИ НА ТРОПОЧКЕ
От нашей деревеньки Малая Руна до большого села, где находится школа, если идти напрямик, километра не будет. Узкая тропочка, плотно утоптанная ребячьими ногами, бежит через холмы и овражки, через поля и перелески.
Я постоянно охочусь в этих местах, часто выхожу на ребячью тропу. Рано поутру десятеро наших ребятишек спешат в школу, деловито вышагивая друг другу в затылок, будто гусиный выводок.
Впереди обычно идёт Федя Храпов. Он самый старший, он вожак. Вихрастая голова Феди постоянно вертится на длинной тонкой шее. Внимательные строгие глаза вожака видят дальше всех и больше всех. А посмотреть здесь есть на что — птицы всякой и зверья много. Отец у Феди охотник, поэтому неудивительно, что он много знает об обитателях здешних лесов и полей. При встречах со мною Федя солидно говорит:
— Здорово, охотник!
И все ребята с явным уважением ожидают и слушают — мы серьёзно толкуем с ним, как мужчина с мужчиной.
Следом за Федей по тропке неотступно следуют два паренька поменьше: Санька, по прозвищу Карабара, и Колька Матрёнин, сын тётки Матрёны. За ними проворно семенят шестеро ребят из младших классов. Замыкает выводок четвероклассница Света. У неё пионерское поручение: шефство над первоклассниками. Её мало интересуют птицы и звери, зато она всегда заботливо следит за малышами — не устали ли, не отстали бы.
Пока стоит сухое и тёплое бабье лето — лёгкая эта тропочка до школы для ребят получается вроде утренней прогулки.
А как пойдут дожди — хуже дело. Нахохлившиеся ребятишки шагают молча, кто в непромокаемом плащике, кто под клеёночкой. Федя в отцовском тёплом ватнике идёт. А Света — под мамкиным большим зонтом прячется, а с нею ещё двое, а то и трое малышей. Сыро... Грустно...
А уж как снежок выпадет да приморозит немного — тут опять хорошо!
Чем дальше время уходит в зиму, тем выше снеговые стены по бокам ребячьей тропочки. К Новому году, глядишь, по колено ребятам снег, в феврале — уже по пояс, а в марте, когда метут позёмки и метели, — тропочка совсем глубоко в сугробы уходит. Смотришь со стороны — впереди скачет с сугроба на сугроб на тонкой шее, будто на одной ноге, Федина вихрастая голова в заячьем треухе, поворачивается беспрестанно, зорко глядит по сторонам. Дальше катятся две головы поменьше — у этих и шей над сугробами не видно. На некотором расстоянии плывёт чёрный помпон Светиной шапочки. А голов малышей над сугробами вовсе не видать.
Но это и к лучшему. В поле да в лесу зимой все, кто поменьше, в снегу норовят укрыться. Там ни мороз, ни метель, ни вьюга не страшны. Ребятишки это знают, своими глазами каждый день видят.
Вон кто-то сделал в снегу небольшую дырочку, выскочил наверх, прострочил по свежей пороше стежку махоньких следков и через другую дырочку снова под снег нырнул.
— Мышь это! — гомонят ребятишки. — Озябла, поди, на снегу-то, студёно нынче.
А вот в стороне от тропы между тонких розовых берёзок под густыми чёрными ёлочками тоже кто-то дыры в снегу наделал. Большие дыры — четыре ребячьих кулака свободно входят. А под снегом ход проложен. Глянули, а с другого конца подснежного хода, из другой дырочки чья-то головка показалась, серенькая, с красными бровями надучерными смородинками глаз, вроде маленького петушка.
Фрр-фрр-фрр! — мягко затрещали проворные крылья, и серо-коричневая птица с лёта нырнула в густую хвою высокой ёлки.
— Рябок! — весело кричат ребятишки. — Наш рябок!
Этот рябчик — их старый знакомый, всегда тут слетает.
Всё примечают, всё знают наши ребята. Снежную книгу всегда читают хором и безошибочно. Почти всегда... Однажды увидели они на снегу небольшие следы величиной с копеечку. Прыгают следочки — два рядышком спереди и два такие же сзади, а потом в дырочку, как и мышиные, под снег уходят. Только дырочка больше мышиной раза в три.
Долго стояли ребята около незнакомых следов — кто бы это? И как всегда в таких случаях, повернулись ребятишки к своему вожаку.
— Кто?
— Крот! — уверенно ответил Федя.
— Конечно, крот, а то кто же?! — сразу согласились все.
Одна только Света подумала: вроде крот, а вроде и не крот. Молча, про себя так подумала, ни словечка не промолвила. А Федя вдруг повернулся к ней и строго спросил:
— Ты чего?
— А я ничего, — тихо, как будто оправдываясь, ответила Света, — только...
— Что только? — сдвинул брови Федя.
— Следочки эти — глянь-ко! — прыгают, а крот ведь вроде бы ползает, а? — И Света уставила на вожака ясные свои глаза.
И ещё восемь пар глаз — серых и синих, чёрных и карих, голубых и зелёных — недоверчиво переспросили: «А-а-а-а?»
Ох, эта Светка! Всегда поперёк что-нибудь говорит. Так бы и хлопнул по её дурацкому белому колпаку с чёрным помпоном — будто заячье ухо торчит: само бело, а кончик чёрный. Смех...
— Ползает, ползает! По морозу-то не наползаешься, вот он и запрыгал, чтобы не обмёрзнуть, — нашёлся Федя.
Фрр-фрр-фррф! — всполошно вдруг затрещал крыльями знакомый ребятам рябчик, выпорхнув из своей лунки.
А вслед за ним из-под снега стрелой метнулся невиданный зверёк — весь белый, только самый кончик хвоста чёрненький.
Промахнулся зверёк, упал, сделал два-три прыжка и скрылся под снегом.
— Ну какой же это крот? — снова тихим голосом сказала Света, и тонкие брови её упрямо сдвинулись. — Крот-то ведь чёрный?
— Чёрный-чёрный! А заяц летом какой? А куропач болотный? Хотя зимой оба белые, — не сдаётся Федя.
— А хвост? — ещё тише, но ещё увереннее ответила Света. — Хвост у твоего крота тоже к зиме отрос?
Разволновались ребята, заспорили. Кто за Федю, кто за Свету. Шум подняли такой, что с ветвей снег стал осыпаться. Зверей и птиц вокруг переполошили. Тетерева, что переспелыми чёрными плодами висели на тонких ветках берёзок, шумно залопотали крыльями и улетели. Заяц выскочил из своей снежной ухоронки и ходко покатился по снегу. А ребята не унимаются, сбились в кучу, спорят, кричат, руками машут.
Со стороны смешно смотреть: прыгают над сугробами растрёпанные ребячьи головы с раскрасневшимися лицами и разгоревшимися глазами, будто задиристые молодые петухи друг на друга налетают.
Пришлось мне вмешаться. Закинул я за плечи своё ружьишко — тетерева-то улетели! — и подкатил на лыжах к ребятам. Расспросил всё по порядку, всё понял и, как мог, объяснил, что к чему...
Успокоились мои петухи, растрёпанные перья свои наскоро почистили да пригладили и снова гуськом ходко зашагали по своей тропочке.
Только теперь впереди всех шла Света. А Федя, явно расстроенный и озадаченный, с поникшей головой шёл сзади.
Поравнявшись со мною, он остановился и, помолчав, кивнул на прыгающий впереди чёрный помпон на белой шапочке:
— Ни дать, ни взять — хвост у горностая: сам белый, а кончик чёрный. Смех...
Сказал он мне это с насмешливой улыбкой, доверительно, как охотник охотнику, как мужчина мужчине. Потом вздохнул и пошёл вслед за ребятами.

САМЫЙ КРОХОТНЫЙ ЗВЕРЬ
Слышали ли вы о землеройках? Может быть, и слышали. И, может быть, даже знаете, что землеройки приносят большую пользу лесу, так как истребляют множество вредных насекомых. Может быть, и слышали, но, наверное, не видели. Потому что землеройки — это самые крохотные зверьки, населяющие наши леса и поля. Ну кто, скажите, разглядит в густой высокой траве крохотульку размером меньше детского пальца? А если к этому прибавить, что землеройка — зверёк чрезвычайно скрытный, пугливый, осторожный и при всяком приближающемся незнакомом шуме прячется, затаивается, то и понятно, почему увидеть землеройку практически невозможно.
А вот мне довелось увидеть её. И не одну, а с целым выводком детёнышей! Вы можете себе представить, что это такое — детёныши крохотной землеройки? Это же совершенно невообразимые крохотулины величиной с муху! И у этих малышек есть всё, что полагается иметь зверю: и туловище, и ножки, и хвостик, и головка, конечно. А в головке — мозг величиной, наверное, с просяное зёрнышко. Это по размеру. А что касается ума, судите сами.
Случилось так, что в лесу пересеклись пути двух зверей — самого огромного и самого крохотного.
Я шёл на этюды с ящиком для красок и кистей, такой ящик называется «этюдник». Шёл я и случайно спугнул с дневной лёжки отдыхавшего лося. Вскочил лось и рванул рысью в сторону от меня. Вот это зверюга! Килограммов, наверное, триста — четыреста весом. Размах рогов у таких великанов достигает полутора метров. А следы, наверное, величиной с мою кепку.
Лось со страшным шумом проломился через зелёную стену молодых сосенок и скрылся в густой осиновой рощице. «Вот так громила», — подумал я и пошёл посмотреть следы.
Встал я на колени перед вмятиной, снял с головы кепку, чтобы для интереса попробовать накрыть ею лосиный след.
И тут увидел, что сверху по краю вмятины мечется маленький зверёк, а на дне вмятины копошится второй, в несколько раз меньше того, что наверху. Ну до чего махонький! Пришлось мне очки надеть, чтобы получше его разглядеть. Как надел очки, сразу понял — да это же землеройки, мать и детёныш!
Вот так удача, вот так счастье мне подвалило! Стою я на коленях и дыхание затаил, чтобы не спугнуть редких зверюшек. Смотрю и вижу: мать отыскала пологий участок вмятины, проворно спустилась вниз и подставила свой хвостик малышу. Тот, не долго раздумывая, будто всю свою жизнь только этим и занимался, ухватился своими зубками (я не видел их, а лишь догадался об этом) за кончик хвоста матери, и та по пологому склону выволокла малыша, будто на буксире, наверх.
Дальше было совсем чудно. Оказавшись наверху, мать открыла рот и что-то пропищала на своём землеройском наречии. И сразу же невесть откуда около неё оказался целый десяток, как мне показалось, таких же малышей, как тот, первый. Они выстроились — это уж хотите — верьте, хотите — нет! — один за другим: хвостик в ротик, хвостик в ротик. Получилась живая цепочка, будто ребятишки из детского садика дорогу переходят: каждый задний держится за пальтишко переднего. И вся эта процессия — а процессия-то длиной всего несколько сантиметров! — мгновенно двинулась к какой-то своей цели, быстро-быстро семеня крохотными ножками.
И не успел я глазом моргнуть, все скрылись в траве. Были землеройки — и нету!
Вот вам и мозг с просяное зёрнышко!