Часть вторая
Часть третья
Придон
Придон - великий герой, добывший меч бога Хорса, только в сердце его кровоточит глубокая рана. Он страдает от любви к прекрасной куявской царевне Итании, за одну улыбку которой не пожалеет и жизни.
Моим друзьям и недругам, с которыми так славно проводим время в Корчме!
Часть вторая
Глава 8
Воздух в этой комнате казался плотнее, чем теплая ароматная вода. Придон ощутил, что начинает кружиться голова. Он с усилием стряхнул наваждение, глаза быстро бросали по сторонам острые взгляды. Комната еще богаче предыдущего зала, хоть и меньше, здесь нет свободного места под стенами от статуй, а барельефы поднимаются до самого свода, но даже там в бесконечном полете застыли грозные драконы, грифы, птицы Рух, крылатые люди с мечами в одной руке и отрубленными головами в другой.
Посреди комнаты гордо и одиноко высится четырехгранный каменный столб с ликами грозного бога, обращенными на все четыре стороны. Четыре грозных лика, исполненных мощи, надменности и силы, на самом столбе высечены древние руны, значения которых никто не помнит.
Придон молча прошел мимо, на куявского идола лишь бросил косой взгляд. Когда-то, в седую старину, он был, говорят, общим богом всех четырех племен: артан, славов, куявов и вантийцев, но затем начал больше благоволить к куявам, что приносили ему больше жертв, после чего гордые артане отвернулись от этого бога и главным покровителем избрали Даждьбога. Однако и у куявов четырехликий недолго пробыл верховным богом, ибо куявами стали править жадность и стремление к роскоши, а четырехликий бог начал выглядеть чересчур суровым и требовательным, так что постепенно на главенство выдвинули Хорса, а четырехликого оставили в этом храме.
– Еще дальше? – спросил за спиной Вяземайт.
Голос его был хмурый, раздраженный. Эти жалкие куявы своим богам строят огромные и величественные храмы, потому старые мудрые боги и сохраняют их, спасают, берегут. Но посмотрим, кто победит в этой схватке, ибо на стороне Артании – молодые и свирепые боги!
Придон толкнул третью дверь, по прошлому пребыванию зная, что за ней, но все равно едва не вскрикнул. Тогда здесь был пустой двор, похожий на каменную яму, сейчас же здесь из каменных чаш поднимаются роскошные деревья, вольно раскинули изогнутые ветви кусты с нежными розовыми цветами, а по стенам в темноту поднимаются темно-зеленые листья винограда, в лунном свете тускло поблескивают тугие гроздья.
Он постоял с минуту, привыкая к новому миру. Свежий воздух жадно и быстро омывал лицо, над головой привычное и родное артанину звездное небо, только в самом центре этого внутреннего двора теперь роскошный жертвенник. По четырем углам золотые чаши на треножниках, из всех четырех поднимаются жиденькие сизые дымки, по воздуху плывут сладковатые запахи душистого масла.
Вяземайт снова напряженно вслушивался в незримое. Придон же, одолев оцепенение, сказал решительно:
– Туда!
Его поступь была тверда, а мимо розовых кустов прошел, как будто их не было, на той стороне дверь, толкнул, исчез в темном проеме.
Дверь отворилась бесшумно, это их и спасло: в комнате спали молодые жрецы. Присмотревшись в слабом свете единственного масляного светильника, Придон решил, что это все-таки стражи, храмовые стражи. Мечей при них нет, но жрецы владеют магией, а это для честного артанина хуже, как если бы встретил толпу вооруженных до зубов куявов.
Вяземайт двигался за ним на цыпочках, потом придержал Придона и вышел вперед. Жрецы спали, Придон видел открытые рты, слышал храп. Эти люди обязаны бодрствовать и проводить дни в моленьях и восхвалении своего бога, но они спят, а никакой бог не может благоволить такому народу и такому городу!
Приободрившись, он шел мимо, обнаженный нож плыл над лицами спящих, готовый в любой миг напиться их крови. Вяземайт остановился, пропустил Придона вперед. В руках волхва блестели два длинных ножа. Придон оглянулся, Вяземайт вперил взгляд в белое нежное горло жреца, похожего на женщину, рука начала подниматься. Придон зашипел сквозь зубы, Вяземайт убрал нож с сожалением, ведь для своего бога нет лучше жертвы, чем жизнь жреца чужого бога.
Комната, которую охраняли жрецы, открылась сама, едва Придон протянул руку к двери. Он заколебался, гадостное чувство страха перед магией, как боится любой сильный мужчина ядовитой змеи или женщина мыши, хотя в состоянии раздавить ее ногой.
За спиной послышался всхрап, за таким обычно пробуждаются и переворачиваются на бок, Придон поспешно шагнул вперед, за ним проскользнул и снова вышел вперед Вяземайт. Дверь за ними бесшумно закрылась. Некоторое время стояли, стараясь сквозь грохот собственных сердец различить: начинается шум по ту сторону двери или спят, как спали?
Вяземайт побледнел, по лицу сползали крупные капли пота. Придон сам иногда ощущал обострившимся чутьем присутствие могучих сил, Вяземайту же намного хуже, вздрагивает, руки то вяжут заклинания, то судорожно хватаются за оружие, а глаза с ужасом смотрят в пустоту.
– Придон… впереди смерть… Обойдем…
– Я ее не вижу, – буркнул Придон, но послушно прижался к стене, прошел, едва не размазываясь, как бесплотная тень. – Что еще?
– Иди за мной и, пожалуйста, повторяй мои движения.
Сам он шел то вдоль стены, то выходил на середину, перепрыгивал невидимые ямы, пригибался, словно на уровне шеи мелькали незримые мечи. Придон все повторял безропотно, уже приходилось ходить след в след без всякой магии, когда прятались в землях врага.
Вяземайт остановился, зубы начали постукивать, а когда заговорил, голос дрожал и трясся, как лист на ветру:
– Придон… я снова чувствую смерть… Вплотную!
– Она всегда рядом, – ответил Придон шепотом, в голосе была гордость, – мужайся, мы – артане!
– Это гадкая смерть.
– Гадкая только у бегущих.
На той стороне небольшого зала, куда могли входить только верховные жрецы, из стены выступала наполовину утопленная в камне фигура огромного бога с лицом разъяренного дракона. В глазницах горели крупные рубины, они сразу налились кровью при виде пришельцев. Внизу, прямо под изваянием бога, плита из черного камня, на таких обычно приносят жертвы, закалывают младенцев, знатных пленников или красивых девственниц, но сейчас там…
Вяземайт тихонько охнул, указал кивком. Придон задержал дыхание, сам не ожидал, что его находка может так преобразиться. От ножен чистый и лучистый свет, рукоять меча горит, как будто выкована небесными кузнецами из самого солнца. Весь малый зал залит этим ровным уверенным светом, в котором нет прерывистого трепетания магии, здесь нет магии, здесь мощь богов… нет, даже не богов!
Придон заставил себя сделать шаг, протянул руку. Пальцы коснулись ножен. Он ощутил толчок, словно через пальцы вошла некая странная мощь. Вяземайт со страхом отступил, когда Придон засмеялся грохочуще, небрежно замотал меч вместе с ножнами в плащ и сунул в мешок за спиной.
– Все, – сказал он, – возвращаемся!
Вяземайт поспешно распахнул дверь, Придон услышал его дикий вскрик, бросился за ним и словно попал в клейкое тесто. Его движения замедлились, в теле оставалась сила, но он чувствовал себя сильным могучим жуком, что с маху влетел в липкий сок на дереве. Жрецы вскакивали, глаза ополоумевшие, запах в помещении изменился на резкий, будоражащий.
Вяземайт на глазах медленно превращался в белую мраморную статую. Придон оцепенел от ужаса, тело застывало тоже, хоть и медленнее, он чувствовал смертельный холод, только спину мощно и надежно грел мешок. В последнем усилии он закинул руку за голову, пальцы нащупали среди тряпок рукоять меча.
В помещении полыхнул яркий свет, Придон с ревом замахнулся сверкающим мечом, в теле снова сила, ярость, звериная жажда убивать, крушить, повергать. Теперь оцепенели сами жрецы: Придон видел по их лицам, что оцепенели не от колдовства или мощи меча, а от неверия, что кто-то решился вторгнуться в храм и дерзнул коснуться священного меча.
Он видел их застывшие лица лишь мгновение, а сам уже двигался как вихрь, рубил и рассекал тела, кровь брызгала фонтанами, а когда догнал и зарубил последнего, сзади раздался потрясенный вопль:
– Придон… быстрее из этого жуткого места!
Они выскочили во дворик, Вяземайт прокричал в спину:
– Да спрячь наконец этот проклятый меч!
Свет от грозного лезвия отшвырнул мрак ночи, тени пугливо прятались за деревьями, суетливо двигались, всякий раз держа между собой и бегущим человеком дерево. Придон сунул меч в ножны, на бегу забросил в мешок.
Навстречу попались встревоженные люди, Вяземайт прокричал испуганным голосом:
– Вызовите стражу! Вызовите стражу!..
– А что случилось? – прокричал кто-то.
– Люди Гарпага напали на храм! – прокричал Вяземайт. – Он возжелал завладеть мечом!
Люди заорали, понеслись дикой толпой, сразу озверев, с воплями, недостойными мужчин криками. Придон перешел на шаг, Вяземайт испуганно дернулся, когда сильная рука ухватила за плечо. Придон угрюмо улыбался.
– Нам сюда, – сказал он. – Это ты хорошо придумал…
Небольшая дверь вела через роскошные покои вельможи, как решил Вяземайт, но Придон почти равнодушно сообщил, что это комнаты для челяди, что следит за садом, птицами в саду. А вон там такие же комнаты, только получше, для челяди, что готовит еду для тцарских лошадей, ручных оленей.
Кое-где вскакивали заспанные люди, Вяземайт всем возбужденно сообщал на ходу, что люди клана Гарпага пытаются захватить меч Хорса, ибо тот, кто им владеет, владеет и всей Куявией. Сзади сразу начинался крик, а они бежали через весь город, пока не добрались до городской стены.
Их попробовали остановить, теперь Вяземайт надменно сообщил, что в городе смута, люди Гарпага пытаются завладеть мечом Хорса, потому им надо проверить, нет ли здесь противников Тулея. Командир стражи побледнел, начал клясться, что все верны, но пропустить не пропускал, у него приказ, и тогда Придон ухватил его за горло и ударил головой о стену.
Вяземайт мигом убил двух воинов, что угрюмо смотрели на их спор, вдвоем взбежали на стену. Там оказалось еще трое мирно дремлющих, четвертый стойко боролся с дремотой и неотрывно смотрел в сторону лагеря артан. Придон убил его ударом в затылок, Вяземайт бесшумно зарезал спящих, остальных не видно в утреннем тумане, а Придон снял со спины мешок с драгоценным мечом и протянул Вяземайту:
– Спускайся.
Вяземайт отшатнулся:
– Придон! А ты?
– Главное – меч, – ответил Придон. – Доставь в сохранности. Но только, умоляю, ни в коем случае не обнажай! Он испепелит каждого, кто не… словом, Вяземайт, прошу тебя, поверь мне. Я не хочу тебя терять.
– А ты? – повторил Вяземайт. – Мы так не договаривались!
– А я и не собирался, – огрызнулся Придон. – Но сейчас я чувствую…
Вяземайт вздохнул, договорил с горькой иронией:
– …что не могу уйти, не посмотрев в ее ясные глаза и не сорвать поцелуй с алых губ. Ладно, я все понял, спорить и убеждать бесполезно.
Он взялся за ножны, едва не уронил. К счастью, Придон не выпустил из рук. Вяземайт напрягся, лицо побагровело, а мышцы вздулись и застыли, окаменев.
– Нет, – выдохнул он наконец. – Нет, Придон… Он признает только тебя. Я не смогу его нести. Придется тебе отказаться от своей дури. Пойдем быстрее, летние ночи коротки.
– Нет, – сказал Придон. Его трясло, сердце взламывало грудь, губы прыгали. – Это… сильнее меня, Вяземайт!
– Придон, не дури!
Горячая, как расплавленный металл, кровь ударила в голову. Вяземайт почти скрылся за красноватой дымкой, Придон прохрипел:
– Уходи!.. Возвращайся. Я… должен, должен ее увидеть!
Он бросил конец веревки вниз, ее заструило в темноту, как бегущий сквозь пальцы песок. Вяземайт колебался, Придон толкнул его в плечо. Тот поневоле ухватился за веревку, чтобы не упасть, Придон быстро начал опускать его к далекой темной земле.
Натяжение исчезло, Придон швырнул веревку вниз, надеясь, что Вяземайт догадается взять ее с собой, и никто не поймет, кто украл меч и как ушел.
* * *
Сердце трепетало, он задыхался от сладостного волнения. Совсем недавно и в то же время так мучительно давно он проходил здесь, нет, проезжал в седле, поглядывая свысока на разодетых, как кичливые петухи, горожан. Светило жаркое артанское солнце, он чувствовал жгучие лучи, ни от кого не прятался, и с каждым его приездом на него смотрели все с большим почтением и страхом.
Сейчас пробирается, как вор, ночью, но все так же, как и тогда, мечтает проникнуть в ее опочивальню, увидеть ее, единственную и неповторимую, вдохнуть воздух, которым она дышит, увидеть вещи, которые ласкает взором, припасть к полу и со слезами счастья поцеловать звериные шкуры, по которым она ходит.
Впереди послышался ровный топот множества ног. Он затаился в тени, из-за поворота вышла группа вооруженных до зубов и закованных в доспехи воинов. Впереди шагал сотник, короткий плащ красиво ниспадает с плеч, на шлеме подрагивает при каждом шаге пучок длинных перьев.
Ничего не изменилось, подумал Придон хмуро. Разве что стражи, кроме копий, носят и мечи, а кроме кольчуг, на них еще и панцири, однако топают и грохочут все так же, предупреждая ворье, чтобы затаилось на время, пока пройдут…
Они еще не скрылись из виду, как он вышел из тени и пошел дальше, уверенный, что никто не оглянется. Луна мертвенно сияла в небе, как начищенный щит, но тени, что отбрасывали дворцы и башни, казались входами в преисподнюю.
Весть о нападении людей Гарпага на храм уже добралась сюда, на взмыленных конях появлялись всадники, быстро-быстро взбегали по ступенькам. Стражи на воротах их явно знают в лицо, пропускают по одному слову, которое Придон, как ни напрягал слух, не расслышал. Пришлось затаиваться, прокрадываться, перелезать через стены, изгороди из кустов роз, подниматься по отвесной стене, цепляясь за высеченные из камня фигуры.
На третьем этаже он сумел выломать железную решетку в довольно широком окне, кое-как втиснулся. К счастью, решетку удалось приставить на место так умело, что с первого взгляда никто не догадается о вторжении.
И снова сердце стучало не в страхе, а в сладкой тревоге, везде видел ее призрачный силуэт, везде ощущал ее запах, ее присутствие. На глаза наворачивались слезы, он бесился в злобе на людей, что могут ее видеть ежедневно, что видят ее ежедневно и не умирают от счастья, не понимают, какое это счастье: видеть ее, молиться ей, благоговеть перед нею.
В ее комнате горели вделанные в стену два светильника, единственные из увиденных, которые мастера сделали не в виде драконьих голов с распахнутыми пастями, а в форме распустившихся цветов, где соцветием служили желтые огоньки.
Он шел и шел через опочивальню, так он шел однажды через горы Родопы, когда под ним убили коня, а он, раненый и с пересохшим ртом, двигался через каменистую насыпь, в голове мутилось от жажды и потери крови, горы раскачивались, стремительно придвигались так, что он отшатывался, так же быстро отпрыгивали, и он снова брел, одинокий и беспомощный.
Сейчас со стен на него смотрят диковинные звери и странные цветы, он идет через волны ароматов, дивных запахов. В глаза сказочных зверей вставлены драгоценные камни, и ему казалось, что все провожают его удивленными и встревоженными взглядами.
Он обходил столы, где распахнутые шкатулки, полные сокровищ, на другом столе в беспорядке золотые браслеты, всевозможные кольца, заколки для волос, черепаховые гребни, веточки окаменевших цветов, дивные перья жар-птицы, белые витые рога единорогов. Потом таких столов оказалось еще с десяток, прежде чем увидел в глубине зала массивное ложе на четырех резных ножках. Там он различил в полумраке на подставках массивные зеркала в полный рост взрослого человека. Единственный светильник в золотой чаше дает ровный несильный свет, но перед ним торчком специальная лопаточка из слоновой кости заслоняет от света ложе.
Ее ложе под стеной, занавески скрывают внутренности со всех четырех сторон. Даже сверху натянут цветной полог, создавая свой мирок, отгораживая от остального, грубого и неуютного, ибо весь мир, где ее нет, – грубый и неуютный.
Придон подошел на цыпочки, застыл. Вблизи занавески стали полупрозрачными, он видел как сквозь облако спящую женскую фигурку, подогнутые почти к подбородку колени, кулачок под щекой, рассмотрел бледное лицо с широкими полукругами черных ресниц, яркие алые губы…
Дрожащая рука приоткрыла занавеску, Придон удивился собственной дерзости, сделал шаг. Ноздри жадно затрепетали, уловив дорогой аромат: теплое дыхание Итании наполняет мирок ее ложа. Придон дрожал, сердце раскачивало, как молодое деревцо в бурю, перед глазами мир пошатнулся, колени подогнулись, он едва успел сесть на край ложа.
Длинные ресницы слегка дрогнули, губы слегка раздвинулись в грустной улыбке. Бледное лицо казалось грустным, он едва не вскричал в страшном волнении, что весь мир только и существует, чтобы она смотрела на него и благосклонно попирала ножкой, никто и ничто не смеет ее огорчить, обидеть, омрачить взор.
Длинные пышные волосы разметались по белоснежной подушке. Она спала в рубашке, распахнутой на груди, Придон увидел высунувшуюся из-под легкого одеяла розовую ступню с пухлыми пальчиками, почти круглыми, вздутыми, похожими на нераскрывшиеся бутоны. Ему захотелось упасть на колени и припасть губами к этим детским розовым пальчикам.
Он смотрел и смотрел, уже понимая, что вот ради этого стоило жить, стоит родиться и жить, пройти по жизни, страдать тогда в горах, поднять народ на войну, двинуть войска в Куявию, сжечь десятки городов, истребить войска, чтобы вот так сейчас войти, безмолвно и благоговейно смотреть на эту ступню, упиваясь самой возможностью стоять вот так и смотреть, будучи допущенным к созерцанию…
Ее ресницы дрогнули, веки начали подниматься. Придон замер, Итания медленно открывала глаза, ее взор был затуманен, взглянула на него без страха и удивления. Ее пальцы потянулись к его груди, он с готовностью подался вперед. Она коснулась его твердой, как каменная скала, груди, он ощутил неземной восторг, задохнулся, а ее пухлые розовые губы чуть изогнулись в слабой улыбке:
– А почему не на коне, как в прошлый раз?.. Ты обещал, что на крылатом коне, схватишь и увезешь…
– Я так и сделаю, Итания, – ответил он негромко. – Я пришел… я все сделаю.
Ее лицо дрогнуло, ему показалось, что как будто холодная струя воздуха омыла все в комнате. Глаза Итании распахнулись шире. Некоторое время всматривалась в великом изумлении, голос задрожал, изломался, как хрупкие веточки под копытами большого боевого коня:
– Это не сон?.. Это не сон… Ты снова пришел…
Придон прошептал с мукой:
– Если хочешь, чтобы я умер, скажи. Скажи только слово!.. И я умру у твоих ног в эту же минуту.
– Зачем? – произнесла она тихим, словно утренний ветерок, голосом.
– Не знаю, – ответил он потерянно.
– Но ты…
– Да, – ответил он. – Но это не я, а тот бог, что заговорил во мне. Я бессилен, я только слежу, трепещущий, что он творит!.. Я обезумел, я уже не человек, Итания. Только ты можешь меня еще спасти!.. Я, который грезил только о жестоких боях, схватках, поединках, удалых набегах… сейчас стою на коленях и… счастлив, что стою, что могу вот так перед тобой, ибо я сейчас не артанин, а ты – не куявка!.. Мы сейчас – боги, нами никто не правит и не указывает, мы сами создаем мир с его законами и правилами… Итания, ты – мой мир!
Она прошептала, голос ее то трепетал, как крылья самой нежной бабочки, то становился крепче камня:
– Но мы – есть то… что есть. Ты привел огромное войско, что растоптало Куявию, вбило копытами в пыль, в грязь… Это есть, нам от этого не уйти.
– Итания, – прошептал он с мукой, – я должен был это сделать! Я не могу без тебя. Я разрушу весь мир, если встанет на дороге между мной и тобой.
– Придон, – сказала она печально, – я бежала за тобой, за твоим конем, мои слезы… там теперь ручей.
– А где падали мои слезы, – ответил он горько, – там прожженный камень до самых глубин! Итания, я не могу без тебя, и я должен тебя взять.
– Так возьми, – произнесла она тихо. Легкий румянец коснулся ее щек, растекся жаркой краской, воспламенил лоб и шею. – Я твоя по праву… и еще потому…
Она запнулась, он жадно смотрел на ее губы. Она закончила едва слышно:
– …потому что я – твоя.
Он придвинулся, она опустила голову ему на грудь. Он замер, не веря в свое счастье.
– Я люблю тебя, Итания, – прошептал Придон. – Я пришел, чтобы взять тебя. Так велят боги!
– Чьи боги? – спросила она шепотом с его груди.
– Боги, – ответил он. – Когда я вижу во снах или в видениях твое лицо, я становлюсь богом сам. Тогда мне все удается, на мне быстро заживают раны, я усмиряю диких зверей, я вижу червей в глубинах земли и движение сока в стеблях цветов! Я заставляю самых жестоких плакать, а непреклонные по моему слову прыгнут в седло и поскачут в ту сторону, куда укажу. Я могу все… не могу только причинить боль или обиду тебе, Итания! Здесь даже бог во мне становится твоим ручным зверьком, которого ты вольна приласкать, и тогда он готов умереть от счастья, вольна пнуть и велеть убираться, и тогда он умрет от горя, едва выйдет за двери, но не посмеет тебе воспротивиться… Я очень, очень… я безумно люблю тебя, Итания! Нет таких слов, я их искал, мучился, стонал и рвал на себе волосы, придумывал сам, но нет таких слов, чтобы высказали… чтобы выразили…
Он задохнулся, умолк.
– Но почему вот так? – спросила она.
Он сказал беспомощно, с яростью в голосе:
– Я не знаю! Это не я шел, меня вела… другая сила! Людские силы перед нею – ничто, прах, пыль, клочок тумана! Не должен любить тот, кто не сможет с этой силой справиться… Я – не смог! Я пытался, видят боги, пытался. Но я не смог!.. И потому я здесь с войском, потому горят города, пустеет земля, даже звери бегут перед артанами, что подобны степному пожару…
– Ты будешь брать город?
– Я возьму тебя, – ответил он яростно. – А город… да, возьму, но что мне город? Я возьму тебя, ибо я должен тебя взять… как берет артанин, как берет мужчина – по своей воле!
Она сказала горько, ему почудились печаль и насмешка в тихом голосе:
– Ах да, не потерять лицо… Сохранить честь, достоинство, имя. А то, что горят города, опустошена земля, десятки тысяч уже погибли…
Он отмахнулся:
– Что жизни? Бессмертных среди них не было, все когда-то да умрем. Чуть позже или чуть раньше – велика ли разница? Зато деяния наши взвеселяют наших праотцов, что смотрят за нами, Итания!
Она нахмурила брови, взгляд стал задумчивым. Сердце Придона остановилось в отчаянии, вдруг почудилось, что она рассердилась, но Итания спросила неожиданно мягко:
– Придон… если я сейчас уйду с тобой, как ты поступишь?
Он растерялся.
– Со мной? Как?
– Как хочешь, – ответила она просто. – Как скажешь.
Он тоже сдвинул брови, глаза потемнели.
– Я возвращусь к себе. В свой лагерь. К артанам.
– Я пойду с тобой, – ответила она. – Я уже бежала за тобой, Придон. И мне было все это время не легче, чем тебе, Придон! Ты хотя бы чувствовал свою правоту… А что могла чувствовать я?
Он пошатнулся, удар был неслыханной силы.
– Итания, – простонал он раздавлено, – ты… ты здесь страдала?
– Ты даже не предполагал?
– Итания, я… Итания!
– Я пойду с тобой, – повторила она. – Я могу выскользнуть отсюда тайком… постараюсь выскользнуть. Если ты знаешь, как нам выбраться из города тайно, мы выберемся. Если нет, то я сегодня же уговорю отца отпустить меня! Знаю, он будет против, но я сумею. Я сумею…
Он сказал медленно, с таким усилием, словно поднимал горный хребет:
– Итания… теперь я должен взять город. Это предрешено. Это… это надо. Иначе я как будто тебя не взял, а… мне отдали. Нет, мне подали!.. Я – Придон, тцар Артании. Даже от богов я не приму подачку! Да боги и не решатся. Я возьму, Итания, тебя вместе с этим городом. Это такая мелочь – город, но эта мелочь почему-то важна для моего войска, для моих волхвов, полководцев, пророков, оракулов. Почему-то это важно для меня самого… для того, что я есть… и для того, что во мне есть.
Крупные прозрачные слезы покатились по ее бледным щекам.
– Придон, – воскликнула она, – так… не должно быть! Измени все! Ты – хозяин всего! Ты можешь сделать все иначе!
Он сказал горько:
– Я не могу изменить себя, как я могу изменить мир? Это наваждение терзает, ведет меня могучей дланью, я живу для тебя и творю для тебя. Я – песчинка той неслыханной мощи, что пробудилась во мне и ведет меня. Я возьму этот город, войду в этот дворец, и наши волхвы соединят наши руки. Так начертано высшими силами. У меня нет сил им противиться… даже если бы захотел и… стал противиться.
Ее прекрасное лицо медленно твердело, слезы высохли, в глазах появилось незнакомое ему выражение.
– Разве ты не герой, Придон? – спросила она медленно. – Разве не ты добыл меч Хорса? Ты не песчинка, ты сам тот ураган, что может принести как большую беду, так и тучу с дождем на высушенные поля!
Он покачал головой:
– Мог бы, я бы отказался от любви к тебе, ибо ты истерзала мне душу и сожгла сердце! Я уходил в Степь, там кричал и плакал, ибо слез артанина никто да не узрит.
Ее голос был все еще полон печали, но в нем прозвучала новая нотка:
– Придон, умоляю тебя, откажись.
– Не могу, – шепнул он.
– Придон, я встану на колени. Я поклянусь быть твоей рабыней…
– Нет! – воскликнул он в ужасе. – Это я твой раб!
Она помолчала, он ощутил растущий в нем страх. Ее лицо стало еще тверже, даже ее губы, похожие на спелые черешни, теперь как будто вырезаны из розового мрамора.
– Если не можешь, – услышал он ее шепот, похожий на голос северного ветра, – уходи. Да свершится то, что должно свершиться.
Она высвободилась из его рук, Придон замер, ее голова отстранилась от его груди, и он ощутил настоящую резкую боль, словно она выдирала из него сердце.
– Итания! Не будем противиться богам!
– Куявы не так слабы, как ты думаешь, – прошелестел ее голос. – Мы умеем противиться и богам тоже.
Внезапный гнев всколыхнул ему грудь, кровь вскипела. Он властно протянул к ней руки. Итания отодвинулась, от слез остались только блестящие дорожки. Она смотрела на него все еще с болью, но в глазах было незнакомое выражение… или то выражение, которое он видел только на лицах гордых артан.
– Уходи, – велела она.
– С тобой! – отрезал он.
В ее левой руке появилась небольшая бронзовая колотушка. Небольшой медный гонг у изголовья отозвался чистым приятным звуком. Итания ударила еще раз, колотушка выпала из ее пальцев. Лицо побледнело, в глазах возникла боль.
– Вот и все, – выдохнула она. – Уходи. Через минуту сюда прибегут слуги.
Он скривил губы.
– У нас ворвались бы сразу!
– Для этого достаточно было стукнуть один раз, – объяснила она. – Уходи, успеешь.
Она просто и ясно смотрела ему в глаза, уже не испуганная принцесса, а гордая дочь великого тцара, привыкшая повелевать, умеющая говорить с сильными и свирепыми мужчинами. Он задохнулся от нежности, ярости, жажды схватить ее и перебросить через плечо, никто не остановит его, когда понесет их принцессу, как связанную овцу.
– Уходи, – напомнила она строго. – Уходи!
* * *
Серия «Троецарствие»
