Юрий Никитин «Троецарствие»
Серия «Троецарствие»
Часть вторая
Часть третья
Куявия
Очаровательным женщинам: Татьяне, Лиске, Anais, Pearl, Karele, Нечто Рыжей, Суламифи, Ruth, Сударушке, Инне Tiggi, Mar – чье присутствие смягчает суровые правы буйной Корчмы http://nikitin. wm.ru/ – с любовью и нежностью!
* * *
Часть третья
Глава 8
На высоте Малыш перестал месить воздух, как проворная баба тесто, растопырил крылья и как бы весь распластался, довольный. Ветер сразу утих, зависли в абсолютном безмолвии, между небом и землей, отрешенные, особые, еще не боги, но уже и не простые бегальщики по земле.
Ночь выдалась на редкость тихая, ясная. Изогнутый серпик луны всплыл сверкающий, умытый, по черному бархату остро горят мириады звездочек, лунный свет падает ровный, чистый, даже очищенный, отбеленный, призрачный. Если присмотреться, на земле тоже множество звездочек: крохотных багровых, алых, пурпурных, даже оранжевых, видно даже густое кольцо из таких звездочек… Каким крохотным выглядит все из поднебесья!
Сейчас там, далеко-далеко внизу, из труб дым поднимается прямой, между небом и домами протянулись сизые веревки. Непотревоженно в тихом, пропитанном ароматами трав и цветов воздухе стрекочут кузнечики, поют сверчки…
Малыш громко вздохнул, оглянулся. Иггельду почудилось удивление и беспокойство в глазах дракона, опомнился, поймал себя на том, что дергается, сжимает кулаки, а сердце стучит громко и часто. Драки с артанами, обустройство войска, теперь осада Куябы – все отвлекает, заставляет думать про эти пустяки, но едва вот так на Малыше и в поднебесье, чтобы никого и ничего лишнего, то сразу прямо в небе очертания ее лица с обвиняющими глазами, горькая улыбка на губах, вздернутые в удивлении брови…
Ураган уже бушевал в груди, вырывал с корнем деревья, ломал дома, заборы, сносил мосты и дамбы. Малыш в нерешительности ударил довольно сильно крыльями, оглянулся, снова растопырился, прислушался, все не может понять, что же сделал не так, что нужно сделать, чтобы им были довольны, чтоб похвалили, чтобы сказали, что он хороший.
Иггельд даже привставал, всматривался в меняющийся образ, губы шевелились, а сердце то стучит так, что готово выпрыгнуть, то замирает, словно перестало биться с того дня, как он обнаружил, что пленница исчезла. Еще тогда на поиски вылетел с остановившимся сердцем и похолодевший, застывший, такого могла бы к жизни вернуть только она, и когда крушащие стрелы героев неожиданно легко пробили панцирь Черныша, тот самый несокрушимый панцирь, который никто не мог пробить даже мечом, почти не ощутил ничего, кроме острой тоски, что так и не отыщет ее, так и не скажет ей…
– Ты хороший, хороший, – сказал он невпопад. – Я люблю тебя, невинная душа с перепончатыми крылышками!
Далеко впереди показалась темная туча. В угольных недрах глухо рокотало и блистали сполохи. Он заколебался, не зная, не собьют ли молнии, Малыш степенно шел прямо, неустрашимо, но, кажется, обрадовался, что папочка все же подал знак и направил перепончатокрылого сыночка по крутой дуге вверх. Он сделал вид, что недоволен, не дали подраться с тучей, но послушно пошел свечой.
Туча оказалась массивнее, когда надвинулась, они успели подняться на три ее четверти, молнии засверкали справа и слева, а вместо грохота раздался злой треск, будто ломали сухие стволы деревьев.
Малыш с усилием бил крыльями, темные клочья тучи свивались в тугие комья, их некоторое время несло по бокам. Когда он поворачивал голову, Иггельд заметил в выпуклых глазах страх, детский хохолок на макушке трепетал по воздуху. Оба видели не дальше чем на длину вытянутого копья, по блестящей чешуе плясали синие извилистые молнии.
– Ладно, – сказал Иггельд громко, – мы просто вышли погулять. Попали под дождь, пора возвращаться!
Малыш с облегчением сделал вид, что он бы поратоборствовал с грозой еще, но он такой послушный, такой послушный, поспешно сложил крылья и пошел по косой снижающейся дуге.
* * *
Артане, чтобы не дать подкрасться к стенам Куябы незаметно, сожгли все предместья, чувствовали, куявы придут. Прибывшие первыми отряды Ратши еще застали догорающие дома, дым поднимался черными коптящими тучами. Теперь пришлось заниматься и этими плачущими людьми, изголодавшимися, отчаявшимися, он должен думать о том, как предоставить им кров и еду, в его руках сила, а в человеческом обществе сильные должны заботиться о слабых. Его командиры занимались тем, что отправляли их в края, где еще уцелели от артанской ярости посевы и дома.
Взять Куябу лобовым штурмом не получится, видели все. С таранами не стоит и пытаться, все равно что лучинкой тыкаться в стену, со второй недели прибытия войска умельцы начали мастерить осадные башни. Строили высокими, насколько возможно, чтобы не опрокидывались при движении, укрывали с лобовой стороны железными щитами.
Все войско смотрело, как первая тяжело покатила, застревая на каждой выбоине, к городской стене. По восемь пар высоких колес с каждой стороны, но все равно башня выглядит поставленным стоймя поленом. Со стены смотрели, как на диковинку, не сообразили, что это и зачем, пока там из-за заборчика не поднялись стрелки и не пустили рой стрел.
Трое артан сразу выронили из рук топоры и свалились со стены, в лагере радостно завопили. Куявские стрелки продолжали осыпать артан градом стрел. Еще двое упали, пока артане не спохватились, разбежались, а потом вернулись уже со щитами, привели лучников, началась ожесточенная перестрелка.
Иггельд вызвал Мальвреда, потребовал:
– Давай, князь, думай, как сделать башни еще выше!.. Это потруднее, чем выпивать каждый день по бочке вина…
– Ну не скажи, – возразил Мальвред. – Видать, ты еще не пил как следует. Башни сделать выше нетрудно…
– Так сделай, – приказал Иггельд. – Подумай, если башни окажутся выше стен, то наши лучники смогут бить их на выбор! Тем не укрыться, зато наших достать не смогут!
– Такие башни сделать нетрудно, – повторил Мальвред, – да только не стронешь с места, рассыплются под собственным весом. Уж больно высокие стены поставили наши владыки!.. Сами теперь страдаем.
Иггельд стукнул кулаком по столешнице.
– Эх… Тогда строй побольше числом. Все-таки урон наносим.
– Сделаем, – пообещал Мальвред. – У нас народу много. От безделья готовы на любую дурь. Но можно и вовсе по-куявски…
– Как?
– Да просто окружить город рвом, ловчими ямами, натыкать острых кольев. Конница не прорвется, можно пьянствовать, пока артанам совсем жрать нечего будет Либо помрут, либо выйдут и погибнут в ямах, на кольях да на косах.
Иггельд поморщился.
– Видимо, я все-таки не совсем куяв. Это лучший путь, признаю, но понимаю, почему артане такой войной брезгают.
Мальвред развел руками, на широком мясистом лице сияла улыбка полнейшего довольства.
– За три дня приготовим десять таких башен!
Ратша и Антланец подошли вместе, у них тоже куча вопросов, но засмотрелись, как и Иггельд, на двигающиеся в их сторону пышные носилки. Их несли четыре дюжих раба, но по тому, как пыхтели и гнули спины, Иггельд решил, что в носилках по крайней мере трехмесячный дракон. Телохранители выступили вперед, рабы взглянули на выставленные копья и торопливо опустили носилки.
Занавески раздвинулись, показался рыхлый и очень тучный человек. Пахнуло животным теплом, как от усталого коня после долгой скачки, выбрался, рабы поддерживали под руки Когда выпрямился и одернул на себе одежду, дорогую и расшитую золотыми нитями, Иггельд ощутил, что смотрит в лицо очень знатного сановника. Непомерно толстое лицо, жирные щеки, заплывшие глазки, взгляд острый, оценивающий, в скупых движениях осторожность и странное достоинство, чувствуется властность, умение вести себя как с толпой челяди, так и с высокими людьми.
Толстяк с усилием поклонился.
– Черево, – сказал он сдержанным голосом, – наместник Лесогорья, бер из рода Улиновичей, советник тцара Тулея, распорядитель большинства дворцовых или околодворцовых дел. Я не приносил присягу артанам, просто удалился в одну из деревень, а моими землями управляла родня. Они и ладили как-то с артанами.
Ратша спросил с любопытством:
– А как крестьяне? Не выдали артанам?
Черево сдержанно усмехнулся.
– И даже сами не повесили. Хотя кто бы им помешал? Видимо, я управлял неплохо. Доблестный Иггельд, я пришел предложить свои услуги. Понимаю, дворец еще не взят, но это дело двух-трех дней. А там я понадоблюсь… Вы даже не представляете, сколько на вас обрушится дел! Я умею отсеивать важное от неважного, а из важного отбираю то, что можете решить только вы. А остальные важные дела могут и должны решать ваши помощники, как вот…
Он поклонился в сторону Ратши, Антланца. Иггельд кивнул, сказал в некотором нетерпении:
– Верю. Как только дворец захватим, приходите и начинайте налаживать работу.
В лагере с интересом наблюдали за поединками, что развертывались между лучниками на башнях и стрелками на стене. Так длилось с неделю, потом артане, раздраженные потерями, применили катапульты. Осадные башни начали разбивать, пока те подползали к стене. На каждой такой башне находилось не меньше десятка лучников, а то и по два, почти все гибли под обломками.
Пришлось от башен отказаться, тогда Мальвред придумал насыпать земляной вал, благо народу много, и оттуда вести обстрел. Работы оказалось больше, чем с башнями, зато ее могли делать все, а не особые умельцы, к тому же такой вал можно поднять даже выше стены, работа закипела.
Артане быстро смекнули, чем это грозит, сделали вылазку и всех перебили с великой легкостью. Взбешенный разгильдяйством, Иггельд отрядил большой отряд для охраны Когда артане сделали новую вылазку, их встретило упорное сопротивление. И хотя артане все же перебили строителей вала, им самим нанесли урон, отступали очень поспешно, а строителей вала и так хоть отбавляй, даже песиглавцы и беричи готовы рыть землю и носить в корзинах к валу.
Иггельд мрачнел, горевал о множестве погибших, но Мальвред утешал сурово тем, что, несмотря на все потери, народу в лагере становится все больше, Куяба окружена таким плотным кольцом, что мышь не выскользнет. Народ прибывает и прибывает, так что можно отдавать троих куявов за одного артанина – тех в городе больше не становится!
Часть куявов постоянно рыла длинные рвы, куда сваливали всех убитых, как артан, так и куявов, не до торжественных погребений, враг все еще в их святом городе! К счастью, начались осенние холода, по утрам лужи сковывает ледком, а иначе трупы своим зловонием вызвали бы мор в самом лагере.
То и дело являлись делегации от военачальников, настаивали на штурме. Иггельд смотрел в глаза, спрашивал в упор:
– В самом деле полагаешь, что можно вот так в лоб?
Редкий отвечал согласием, но большинство разводили руками:
– Светлый княже, народ зубами скрежещет!.. Я не могу удержать отряд. Если промедлим еще, сами полезут на стену. Перебьют же дурней как мух.
– Что за дурь?
– Не знаю, княже. То ли дурь, то ли стыд наконец-то проснулся.
Он сам видел, что удержать народ нет возможности, это еще не войско, сплоченное железной дисциплиной, а скорее гигантское народное ополчение, всенародное, всекуявское. Он скрипел зубами, но вынужден был согласиться на штурм. Нелепый, преждевременный, неподготовленный, основанный лишь на кипении страстей, он скорее бы назвал это артанскостью, чем присущей куявам осторожностью, мудростью и рассудительностью. Куявы за последние месяцы растеряли остатки благоразумия, а едва собирались по двое-трое, то говорили не о бабах и пьянке, как обычно, а о растерзанной и сплюндрованной отчизне, о жертвенности, о защите отечества, о куявской вере и ценностях куявства, которые тоже нуждаются в защите.
И вот сейчас эти горячие головы, выходя из-под его власти, готовы начинать штурм самостоятельно, если он не разрешит своей волей, не укажет направление главного удара.
Антланец сказал раздраженно:
– Да черт с ними!.. Меньше будет смутьянов. Куда ударить? Да укажи на ворота. Пусть расшибают лбы.
Иггельд сжал кулаки, на лбу собрались глубокие складки.
– Конечно, я хочу послушания… но эти смутьяны не других шлют под вражеские стрелы, а идут сами. Вся их вина в том, что Куявию любят чересчур страстно…
– Во-во, – сказал Антланец, – чересчур. То знать о ней не хотели, а то прозрели!.. Совесть заговорила?
– Слишком долго жили в благополучной стране, – сказал Иггельд с горечью. – Вон артане живут в… неблагополучной, вечно голодают, потому и готовы отдать за Артанию жизни. А нам надо, чтобы петух в задницу…
Рано утром почти десять тысяч человек уже ждали часа с длиннющими лестницами в руках. Впереди собирались толпы мужиков с мешками земли, вязанками хвороста. По сигналу ринулись вперед, сбросили ношу в ров, по ней пробежали охотники с лестницами, приставили к стенам и удерживали, в то время как другие поспешно карабкались наверх.
Артане сбрасывали булыжники, что сразу очищали лестницы сверху донизу, а тех немногих, кому позволяли подняться повыше, спокойно и насмешливо сталкивали длинными копьями. Причем спихивали в сторону, чтобы длинная лестница, скользя по стене, сбивала и валила таких же отважных.
Иггельд наблюдал с холодной яростью. Артане настолько уверены в дурости штурма, что даже не разожгли огонь под котлами со смолой, хотя время было, не сбросили на штурмующих ни единого бревна и, похоже, даже не вызвали на стены подмогу из города.
Антланец сказал за спиной:
– А все-таки кое-чего добились…
– Чего?
– Взгляни на ров.
Рва не было. Его не только засыпали разом вокруг всего города, настолько велики силы атакующих, но кое-где начали даже насыпать вал, да потом отступили под градом стрел со стены.
– Это уже немало, – согласился Иггельд. – Теперь в самом деле можно думать о серьезном штурме.
* * *
Из ее окна видно всадников, что подъезжают группами и поодиночке к дворцу. Блестка гадала, что привело в такое время, но мысли ползли рассеянные и вялые. Самые яркие воспоминания глушила, заталкивала в самый темный чулан памяти: сильные руки, что прижимают ее, бездыханную, к его твердому телу, горячие губы, ту странную волну во всем теле, что поднимается в ответ на его поцелуи…
Снизу доносились грубые резкие голоса, ржание коней. Слышались топот, приглушенные крики, недовольная брань. Мальчишки быстро уводили коней, счастливые, что помогают таким знатным воинам, Блестка слышала стук подкованных металлом каблуков на мужских сапогах – это прибыли из далекого клана улеговичей, там их дальние родственники.
Уже две недели она в родной Арсе, но только вчера родственники наконец-то определились со своим отношением к ней. Сперва же, с ужасом вспоминала тот день, видела всего лишь презрение в глазах родни, сразу призналась, что побывала в постели злейшего врага Иггельда. Только молчаливый Ютлан не оставлял ее, она перестала вздрагивать, когда возникал рядом.
Он за это тяжелое лето сильно повзрослел, раздался в плечах. В свои двенадцать лет выглядел намного старше, хотя оставался все таким же угрюмым и нелюдимым. Почти никто не знал, где спит и ест, в своей комнате появлялся редко, не ночевал. Блестка чувствовала в нем некий темный зов, вздрагивала, но Ютлан всегда тянулся к ней, и она его любила… как любят матери и безобразных детей.
В дверь послышался осторожный стук, она подала голос, в щели показалось испуганное лицо с одним глазом.
– Госпожа, – донесся из коридора робкий голос, – Рокош просит вас пожаловать на семейный совет.
Она грустно усмехнулась, тяжкое время настало для Артании, если из пещер пришлось выйти их прадеду Рокошу, в прошлом герою-поединщику, потом герою-полководцу, который однажды снял с себя не только оружие, но и одежду, ушел в леса, питался, как зверь, травой и корешками, затем исчез в пещерах, где, как поговаривали, ищет Камень Абсолютной Мощи. Никто не узнал в этом заросшем до колен седой бородой старце известного героя, он вышиб кулаком ворота, прошел в главный зал, где при его появлении сами собой вспыхнули все светильники, за окном зацвело засохшее дерево, а его топор, что висел на стене еще с тех времен, зазвенел, ударяясь о стену.
Теперь этот Рокош взял бразды власти в свои дряблые, но все еще сильные руки. И вся Артания признала его власть… за исключением, конечно же, князя дальних земель, князя Рослинника.
В нижнем зале за огромным столом собрались на совет ее родственники, главы крупнейших родов и земель Артании. Рокош сидел в кресле с высокой резной спинкой, символом власти, рослый, хотя и согнутый годами, с высохшим телом, только толстые жилы говорили о неимоверной силе этого человека. Он уловил ее появление первым, поднял голову. Она спускалась по ступенькам напряженная, скованная, но со спокойным лицом, да не увидит хоть кто-то, что она смертельно напугана, что в груди смятение, что недоброе предчувствие заполонило сердце.
Все смотрели на нее, как ей почудилось, с неким новым выражением. Она остановилась на последней ступеньке, некоторое преимущество в росте, спросила ясным голосом:
– Посылали за мной?
Рокош замешкался с ответом, а остальные смотрели молча, хмуро, в глазах прежняя неприязнь. Блестка провела по ним требовательным взглядом, Рокош поднялся и с легким поклоном, явно вынужденным, указал на свободный стул с высокой Спинкой:
– Прошу тебя, Блестка. У нас сейчас важный совет. Займи место, нам очень нужно твое мнение.
Она решилась сойти со ступеньки, заметила осторожно:
– Раньше меня не звали на такие советы.
– Раньше у нас было больше мужчин, – ответил Рокош. В голосе прозвучала боль. – Сейчас ты – самая старшая из детей моего внука Осеннего Ветра. И твой голос будет услышан.
Блестка горько усмехнулась. Если бы ее голос был услышан богами, все в этом мире было бы иначе. Все молча ждали, пока она села, положила локти на широкие дубовые поручни, выпрямилась, как и надлежит дочери тцара и все еще артанке.
Рокош не стал садиться, возвышался над столом, высокий и сгорбленный. Бороду по возвращении не сбрил, но сильно укоротил, как и волосы, теперь видно, что этот богатырь еще в состоянии сломить бычий хребет ударом кулака или разбить каменную скалу. Глаза хмуро мерцали. Блестка не сводила с него взора, и он, не в силах выдержать укора, повернулся и отошел к окну, выглянул, словно очень озаботили привязанные у коновязи кони.
– За эти дни многое стало известно, – сказал он, не поворачиваясь. – Ты не сказала, что нанесла Иггельду тяжелую рану его же кинжалом Он едва-едва оправился. Ни один из нас еще не скрестил с ним оружия, ты это сделала первая!.. Ты – настоящая артанка, Блестка. И если сразу же не покончила с собой, когда обесчестил, то только потому, что выбирала удобный момент для жестокой мести.
Селигер, ее двоюродный дядя, сказал горячо:
– Во второй раз он бы уже не выжил!
Рокош кивнул.
– Он бы не выжил и в первый, если бы не кольчуга под рубашкой! Вот трус, а? В Куявии не осталось мужчин.
В его грубом голосе звучало безграничное презрение. Блестка сидела, гордо выпрямившись, не шелохнула даже бровью, словно к ней это не относится, хотя каждое слово ранило острее, чем кинжал Иггельда.
Она спросила ровным безжизненным голосом:
– Я счастлива, что стали ко мне относиться иначе. Но, побывав в огне, я перестала быть прежней доверчивой дурочкой. Все меняемся… Теперь скажите мне просто, к чему весь этот разговор?
Селигер досадливо крякнул, но смолчал, глаза беспомощно отыскали Метаву, но тот опустил взор долу. Блестка посмотрела в упор на Севежа, этот никогда не уронит взгляд и не опустит голову, но тот сделал вид, что рассматривает топоры на стене за ее спиной.
Рокош посмотрел на всех по очереди, лицо затвердело, кожа на скулах натянулась до блеска. Глаза как будто окаменели, даже голос прозвучал мертво, словно шел из каменной стены:
– Я вижу… все согласны, чтобы сказал я. Дело в том, Блестка, что единственные, откуда не послали своих мужчин на войну с Куявией, это племя князя Рослинника. Даже из земель Тхора пришли, а это самые непримиримые наши враги, но Горицвет отдал жизнь, чтобы покорить их и ввести туда законы Артании… но Рослинник… этот остался. Слышала о землях, куда еще не ступали копыта наших коней?
Она кивнула.
– Слышала.
– Так вот, получилось, что Рослинник сохранил всех своих людей. В Артании впервые такое неустойчивое положение.
Он умолк, заколебавшись. Все молчали, она сказала негромко, не сумев убрать сильнейшую горечь из голоса:
– Неустойчивое? Это значит на вашем мужском языке воинов, что он сейчас сильнее. Верно?
Все снова промолчали, отводили взгляды, только Севеж кивнул:
– Не совсем верно, Блестка, но ты понимаешь… Нам только междоусобицы сейчас недостает! Неважно, кто победит, но крови прольется немало.
Она горько усмехнулась.
– Когда это артан страшила пролитая кровь? Или сейчас уже страшит?
– Когда это кровь своих воинов, – сухо ответил Рокош, – и когда ее и так мало… Словом, старейшие мужи приняли предложение Рослинника отдать тебя ему в жены.
Голос его прервался, Блестка видела, как дернулся кадык, словно сглотнул ком в горле. Все отводили взгляды, и по общему молчанию поняла недосказанное: Рослинник получит право и на трон в Арсе. Он станет новым тцаром Артании. Он заслуживает, так как сумел уберечь своих людей от жестокой кровавой и абсолютно ненужной войны с Куявией, копил силы, не давал вторгаться в свои владения, а когда Артания резко ослабела, делает молниеносный рывок к власти.
Она поднялась, все воззрились в сильнейшем удивлении, спохватилась, села, лицо неподвижное, но голос прозвучал едко:
– До этого времени женщины Артании были вольны в своем выборе!
– Ты не просто женщина, – подчеркнул Рокош. – Ты – единственная тцарская дочь. От твоего брака зависит очень многое. Слишком многое!
Она кивнула, ответила с той же горькой иронией:
– Значит, наши свободы являются свободами лишь до тех пор, пока никого не задевают.
Рокош сделал отметающий жест.
– Блестка, я не хочу влезать в споры. Я вышел из пещер, чтобы спасти положение… а потом уйду снова. Придон прислал из Куявии сына богоравного Скилла и назначил его наследником Артании и Куявии разом. Когда выберем совет, чтобы вырастил его достойным и передал ему власть, я умру спокойным. А сейчас совет сказал свое слово. Что ответишь ты?
– А чего вы ждете?
– Ответа, – сказал Рокош строго, – достойного дочери Артании.
– Ах да, – ответила она с насмешкой. – А дочь Артании должна уметь жертвовать своими интересами ради интересов страны? Только что не признавали меня дочерью Артании… пока не оказалось, что могу принести пользу!.. Эх, мудрец, много лет провели в пещерах, но так и не поняли важного… Ладно, отвечу сразу, не выпрашивая время на раздумье. Катитесь к Ящеру, вот мой ответ!
Она поднялась, гордая и с прямой спиной, и, не глядя ни на кого, словно никчемные слуги или просто забредший в комнату скот, вышла, глядя прямо перед собой, держа лицо, плечи, спину неподвижными.
* * *
…Верховный жрец призвал милость богов к куявскому войску, его помощники разошлись по лагерю. Везде приносили жертвы, сжигали на плоских камнях сердца волков и медведей, дабы боги даровали победу. Военачальники уводили войска и ставили перед своим участком стены. Иггельд, имея такое преимущество в людях, решил начать штурм со всех сторон. Если у артан и хватит людей, чтобы защищать стены по всему периметру, то все переменится, если где-то удастся прорваться, перелезть или пробить стену.
А пробивать намеревался сразу в трех местах. Антланцу удалось склонить на свою сторону горных гномов или же не столько склонить, сколько купить, пообещав им в полное распоряжение новые рудники. Они обещали проникнуть под стены и обрушить их слева от городских врат, где сразу откроется малая площадь на противоположной стороне города, а самое главное – тайный проход во дворце Бивингов, так как дворец вплотную примыкал к ней. А уж из дворца множество дверей вели как в город, так и на стены.
Елинда больше всего возлагал надежд на этот дворец, в нем можно сразу укрепиться, а из окон трехэтажного здания легко обстреливать артан в городе. Он уже собрал самых отважных и отчаянных сорвиголов, ждал только сигнала.
Рогоза выставил свои полки на той стороне города, Ясинец подготовился к штурму со стороны главных ворот, а остальные разобрали лестницы и готовились карабкаться на стены. На этот раз многие запаслись веревками с крепкими крючьями.
Иггельд вышел из шатра – тесно, растопырил руки и покорно поворачивался, а двое оруженосцев прилаживали тяжелые доспехи поверх кольчуги. Под кольчугой толстая вязаная рубаха из козьей шерсти, что сама по себе держит наконечники стрел и старается не пропустить к телу острые лезвия. Антланец собственноручно нахлобучил полный шлем с прорезями для глаз, что надежно закрывает уши и затылок, пробасил:
– Больно дуреешь в бою, прешь, как лось по весне!.. Если соратники не успеют прикрыть тебе спину, пусть хоть железо прикроет.
– Да ладно тебе, – буркнул Иггельд. – Я ж буду это… руководить штурмом.
Антланец хмыкнул:
– Знаю я твое руководство. Первым ринешься. Даже знаю, почему.
– Почему?
– А дурак потому что, – сказал Антланец хладнокровно. – Стыдно, видите ли, что другие проливают кровь, а ты за их спинами. Дурак, ты не за спинами, а издали руководишь боем! Можно даже с дракона!
Иггельд посмотрел поверх массивного плеча Антланца на огромную долину, заполненную людьми с оружием так, что скоро начнут задыхаться от тесноты.
– Хорошо. Тогда начинаем.
Антланец рявкнул весело:
– Наконец-то!.. Позволь, по старой дружбе, ударить по главным вратам?
Иггельд спросил хмуро:
– Зачем?.. Или горишь местью, что тогда тебя так изранили? Антланец, ты гораздо ценнее во главе ста тысяч, чем во главе десятка. Ты – князь. Забыл, как умело снабжал мою Долину продовольствием? А кто, как не ты, первым начал собирать ополчение? Более того, я хотел тебе поручить…
Он задумался, заколебался, неожиданно пришла совсем другая мысль, дикая, нелепая, нахлынуло такое отвращение к звону мечей, яростным крикам, виду крови, разрубленных голов, что поморщился, сквозь стиснутые зубы вырвался глухой стон. Антланец спросил растерянно и с испугом, что так не шел к его огромной массивной фигуре:
– Что?.. Хочешь меня отстранить?
– Нет, – ответил Иггельд медленно, – совсем напротив. Ты очень хорош, Антланец! Ты живешь этим, замечаешь каждую мелочь, от тебя не укроется ни треснувшее копыто во всем войске, ни слабо затянутый ремень под челюстью, ни плохо заточенный меч… Потому хочу поручить большее, чем просто ломиться в запертые врата.
Антланец как будто даже посерел лицом, выпрямился, а с его фигурой это страшно, взбугрилась чудовищная грудь, раздались плечи. Взглянул почти враждебно:
– Что?
– Взятие Куябы, – ответил Иггельд.
Антланец опешил. После молчания спросил густым, но на последнем слове сорвавшимся в бездну голосом:
– Взятие… взятие всей Куябы?
– Да, – ответил Иггельд. Улыбнулся. – Ты жаден до воинской славы, я – нет. Руководи взятием, твое имя войдет в летописи! О тебе будут грезить женщины. Все еще будет!
Антланец покачал головой, в глазах изумление, радость и сильнейшее недоверие, что сменилось вовсе непониманием.
– Иггельд… Ты отказываешься от такой славы?
– А зачем она мне? – ответил Иггельд угасшим голосом. – Обо мне не грезят.
– Ну да, – возразил Антланец. – Я точно знаю…
– Для меня все женщины, – оборвал Иггельд, – в одной-единственной. Ладно, давай сигнал!
Антланец повернулся, вскинул руку, подержал, резко опустил. Зазвучала труба, справа и слева тут же повторили сигнал, звонкий зов покатился по всему лагерю, дальше и дальше, медленно охватывая исполинским кольцом гордо вздыбленный, как вставший на дыбы конь, город. Трубы звучали и звучали, кровь вскипала в жилах, пальцы судорожно сжимались на рукояти меча. Только что чувствовал отвращение к любым схваткам, но сейчас властная сила, более могучая, чем он сам, взяла его и потащила, повлекла, заставила кивком подозвать оруженосца с конем, привычно скрипнуло седло.
Мимо пробежал Вихрян, жуткое безбровое лицо горит ненавистью, он указывал вытянутым мечом вперед, хрипло кричал, за ним неслись вооруженные люди.
